Как мы видим, редакции «Девгениева деяния» дошли до нас в довольно плохой сохранности и даже в совокупности передают далеко не все эпизоды греческой поэмы. Мы, впрочем, и не имеем достаточных оснований полагать, что «Дигенис Акрит» был полностью переведен на русский язык[559]. По-видимому, первоначальная редакция повести, как предполагал уже Карамзин, возникла в XII—XIII вв., вероятно, в Галицко-Волынском княжестве, в период расцвета жанра воинской повести в древнерусской литературе (перевод «Иудейской войны» Флавия, «Слово о полку Игореве», «Житие Александра Невского» и др., с которыми повесть эта обнаруживает значительное стилистическое и лексическое сходство). Известные нам редакции восходят, по всей видимости, к одной и той же редакции, переведенной с неизвестного греческого текста. Несомненно, повесть эта пользовалась значительной популярностью,— не случайно она стоит в известных нам списках рядом с такими произведениями, как «Слово о полку Игореве», «Сказание о трех богатырях» и т. д. Отзвуки этой популярности сохранили нам Псковская летопись (под 1265 г.) и «Житие Александра Невского», сравнивающие своих героев с «Акритом»[560].
До тех пор, пока не будет обнаружен греческий оригинал «Девгениева деяния», пока нам неизвестна первоначальная редакция «Дигениса Акрита», все предположения о том, насколько близка русская повесть к этой первоначальной редакции будут более или менее гипотетичными. Встает также неразрешимый пока вопрос о том, насколько точно передает русская повесть греческий оригинал. Сравнение с отдельными местами Т и А, с которыми «Девгениево деяние» обнаруживает большее сходство, чем с остальными версиями, а также сравнение с ГФ, привело Сперанского к предположению о том, что русская повесть представляет собой не пересказ, а перевод[561], но степень точности этого перевода остается пока неизвестной. «Девгениево деяние» как сюжетно, так и стилистически наделено фольклорными, сказочными чертами; вместе с тем до нас дошли лишь сравнительно поздние редакции повести, и это сильно затрудняет выделение в ее тексте элементов византийского эпического творчества. Следует отметить, что фольклорный характер повести сам по себе еще не служит доказательством наибольшей древности ее оригинала,— об этом говорит хотя бы пример Эскуриальской версии. С отмеченной особенностью связано почти полное отсутствие в повести исторических реминисценций; это существенно отличает ее от ГФ, А, Т и весьма затрудняет датировку ее греческого оригинала.
КОММЕНТАРИИ
Настоящий перевод сделан с Гротта-Ферратской версии памятника в издании Дж. Маврогордато; причины, обусловившие такой выбор, указаны выше. При переводе были учтены конъектуры и толкования издателей ГФ —Э. Леграна, П. Калонароса, Дж. Маврогордато (см. библиографию). Отдельные пропуски в рукописи восстановлены с помощью Трапезунтской и Андросской версий.
При переводе мы следовали установившейся у нас традиции передачи политического стиха пятнадцатисложным ямбическим стихом с цезурой после восьмого слога. Такой размер достаточно близок звучанию подлинника; вместе с тем мы, как правило, отказывались от переноса ударения на нечетный слог, как это нередко свойственно политическому стиху. В передаче собственных имен мы следовали тексту рукописи; соответствующие толкования даны в комментариях.
560
Ср. «История русской литературы», т. I. М.— Л., Изд. АН СССР, 1941, стр. 157 (Раздел написан М. А. Яковлевым).