Эш, прошептав что-то невнятное и злое, неожиданно пнула тележку. Ручка вырвалась из пальцев Алексея, и тележка, скрипя колесами, пронеслась по проходу и, ударившись о витрину, замерла, опасно накренившись. С такой тщательностью выбранные покупки едва не высыпались на пол.
Торговый комплекс «Арка» стеклянной подковой двухъярусной галереи накрыл спуск в подземный переход.
В последнее время в Москве такие стеклянно-ажурные чудные конструкции стали возникать все чаще и чаще, зеркально-хромовым сиянием резко контрастируя с окружающими их поизносившимися зданиями.
Появляются они сказочно быстро и так походят на грезы кухонных диссидентов о Западе, словно джинны, работающие по договору с мэром, переносят их из дальних сказочных стран, управляемых мудрыми визирями, ни разу не задержавшими зарплату своим бюджетникам.
Или строит их жена-искусница, Варвара-краса, желая оберечь любимого мужа от неприятностей на царской службе — и чтобы рейтинг его в народе колом стоял. Махнет правой — из рукава высокопрочный бетон пургой сыплется, махнет левой — синь небес в стекло отливается и сама в рамы вставляется, хлопнет в ладоши — скатерть-самобранка в торговом зале расстилается: налетай, народ, гуляй! А хошь, из ничего, из водопроводной воды и двутавровых балок чудо-дворец с волнами морскими, пляжами и пальмами построит. Мужу — славу, семье — достаток, детишкам на молочишко… Налетай народ, сигай в воды подогретые, наводи загар на телеса белые, отдыхай на песочке кварцевом. А кругом — город, снегом занесенный. Ну чудо же, чудо!
В «Арке», как и во всех ему подобных супермаркетах, осколками волшебного зеркала воткнувшимися в тело столицы, жизнь текла импортная, пафосная и по ценам запредельным. Два этажа под крышу забили стеклянные соты бутиков. Мимо их элегантного, стильного и высококачественного содержимого следовало идти, нет, плыть по гладкому мрамору пола, шествовать с солидной непринужденностью президента великой державы в исторический момент инаугурации, брести вальяжно рассеянной походочкой молодой акулы НАСДАКа.[32] И каждой клеточкой тела источать ауру успеха и виагровой финансовой потенции. Иначе вид нездешнего изобилия и цены на него размазывали тебя, сирого и нищего, по тому же мрамору пола, как биг-мак, упавший на асфальт в час-пик.
В этом мире торгового Зазеркалья случайный посетитель с ментальностью и содержимым кошелька уроженца Средне-русской возвышенности чувствовал себя полным и окончательным ничтожеством. Он по определению не попадал в избранную «тарджет групп»,[33] кому с гигантских плакатов, сексуально раздвинув губы в улыбке, адресовали свои мэссиджи женщины нездешней красоты и на кого устремляли манящий взор авантажные мужики с торсами античных богов. Не ему, чьи вкусовые рецепторы привычны к квасно-борщовым ароматам родины, предназначались волны тонких парфюмов, облагородивших стерильный воздух. Не его слух услаждала приглушенная и приглаженная музыка. Из всего множества иностранных слов, горящих, мелькающих, излучающих солидное свечение и тускло отсвечивающих гламуром, как бы ненароком, но продуманно цепляющих взор чужаку адресовалось только краткое «Exit» на дверях. Ступай, мол, милый, жертвам нет места на пиру победителей.
В этом аквариуме для золотых рыбок, обладательниц золотых карточек «VISA», Ронин чувствует себя своим. Странное ощущение, своим и чужаком одновременно.
— Что такая напряженная?
Эш обводит взглядом зальчик кафе: итальянский стиль, много искусственного винограда, арочек и лепнины, пять зеркальных столиков с плетенными стульями вокруг, в витринные стекла стен видно муравьиное копошение на первом этаже. Они единственные посетители.
Эш морщит лоб, как при головной боли.
— Не знаю… Раньше как во сне все было. Очнешься в нормальной жизни и даже убеждать себя не надо, что кошмар приснился. А сейчас… — Она пожимает плечами. — Так четко и ясно, что даже страшно.
Ронин отодвигает чашку кофе.
— Для нас нет ничего хуже, чем пытаться стать обычными людьми, — произносит он.
— А если попробовать?
— Лучше не надо.
— И что тогда делать?
— Жить.
Он отворачивается к стеклянной стене. С минуту разглядывает покупателей, снующих по мраморному полу. Прозрачная капсула лифта плавно всплывает над залом.
Эш достает из сумочки, лежащей на столе, сигарету, прикуривает. Ее глаза закрыты темными очками, на круглых стеклах плавают отражения экрана телевизора. Телевизор висит над стойкой бара, звук приглушен, чтобы не отвлекать единственную пару посетителей, бармен и скучающая официантка с ничего не выражающими лицами смотрят на экран, где идет репортаж о взрыве в клубе «Стеллаланд». В кадре трехэтажное здание, наполовину разрушенное взрывом. По грудам колотого кирпича ходят спасатели и какие-то люди в партикулярных костюмах с пакетиками для вещдоков в руках.
Ронин прячет улыбку.
— Что смешного? — Эш вскидывает подбородок.
— Так… Подумал, что Хантеру мало «Стеллаланда», если в этом аквариуме стрелку забил. Прикинь, во сколько встанет Лужкову бардак, который здесь можно устроить. Кстати, ты упоминала о Хозяине игры. Почему бы Хантеру не быть Хозяином? Масштаб и почерк соответствуют.
Эш мотает головой.
— Не знаю. Скорее, не уверена. Не похоже на него.
— Тебе лучше знать.
— Да не знаю я его вовсе! Я с ним вот так же познакомилась, в кафе. Сидела, думала, кого бы склеить типа тебя, упакованного на все сто и нежадного. С Манюхой уже затрахались копейки считать, решили обзавестись спонсорами. Подсел такой папик весь из себя солидный, но озабоченный, аж капает. Я решила: а и хрен с ним. То-се, слово за слово… И вдруг он прямо в лоб спросил: «Хочешь выйти из игры?» И глазищами своими ледяными прямо в мозг…
Ронин поворачивается к ней лицом.
Эш опускает взгляд, старательно стряхивает пепел, водит кончиком сигареты по ободку пепельницы, пока он не превращается в алый конус.
— Ну?
— Оглобли гну! — морщит лоб Эш. — Меня аж пот прошиб. Никто про мои глюки не знал. Сама себе боялась признаться, а уж другому и подавно. Начнут сплетничать за спиной, потом в глаза скажут: «Мать, шиза тебя скосила!» А чуть психанешь на публике, с кем не бывает, так сразу дурку вызовут. Повяжут и полную задницу аминазина накачают. У нас так одну девчонку на курсе сосватали. Сначала прикалывались над ней, потом открыто травить начали, а когда она в буфете одному кексу поднос на голову опрокинула… У-у! Так еще, гады, психиатрам стучали, какая она ненормальная. У нее еще по-божески, от большой неразделенной любви глюк пошел. Таких джульетт в дурдоме — два отделения. А мне что сказать? Что вижу во сне, как по крышам бегаю и людей мочу, а потом в криминальной хронике о них читаю?
— Короче, Хантер появился, когда ты уже на пределе была?
Эш дергает губами.
— Хуже. Мне это начало нравиться.
Ронин смотрит ей в лицо.
— Дальше что?
— Я сказала «да». И все как рукой сняло. — Эш затягивается сигаретой и отворачивается. — Только такая порнуха пошла, мама не горюй! Идешь по улице или на лекции сидишь, вдруг торкнет — и будто в темноту провалилась. Очухаешься в другом месте, а ощущения — будто тебя рота солдат поимела. Страшно до пота холодного. И сладко одновременно. Кошмар, короче. Так почти месяц или больше… Помню только, что снег лежал, когда я стала Хантера видеть. Ну, когда, понимаешь…
— Он ни разу не приказывал тебе убивать? — понизив голос спрашивает Ронин.
— Нет. Я для него, как резиновая кукла была. Привезет к себе домой или я сама туда еду — и пошло-поехало. — Эш давит сигарету в пепельнице. Растирает пальцы. — Короче, будет что в климаксе вспоминать.
— Где его дом?
Она молчит.
— Где его дом? — повторяет Ронин.
— Не знаю, — медленно шевеля губами, отвечает Эш. — Странно… Обстановку помню, а где дом — нет. Почему так?
— Значит, умеет, — холодно усмехается Ронин. — Почему бы ему с такими способностями не быть Хозяином игры?
33
Термин рекламного маркетинга — от английского «target group» — группа потенциальных потребителей, определяемая по единству возраста, социальной принадлежности, вкусовых предпочтений и платежеспособности, становящаяся объектом целенаправленной рекламной кампании при продвижении того или иного товара. «Мэссидж» — буквально — «послание», стимулирующее желание совершить покупку, термин коммерческой рекламы.