«Нужно быть осторожней… иначе новый снимок может стать последним».
К сожалению или к счастью, больше возможности воспользоваться фотоаппаратом Цыбикову не представилось. Шагая домой, он испытывал противоречивые чувства: с одной стороны, он безумно боялся быть разоблаченным, с другой – переживал, что не сможет сделать достаточно снимков.
Дабы хоть немного примириться с собой, Гомбожаб решил заглянуть на цон-ра4, чтобы его сфотографировать. На рынке было людно; многие монахи посещали его после собраний в цокчэнском дугане, чтобы приобрести себе пропитание. Цыбиков, глядя на ламаистов в цветных одеждах, вспомнил их вчерашнюю беседу с Норбу-Намганом.
– А какова цель этих собраний? – спросил Гомбожаб.
– Там разбирают проступки и карают виновных розгами, – охотно ответил радушный хозяин.
– Надо же. И что, посещение обязательно?
– Вовсе нет. Но во время чайного перерыва каждому присутствующему раздают по кусочку масла, и это привлекает на собрание многих небогатых монахов, вроде меня, – улыбнулся Норбу-Намган. – Да и розги – не самая страшная кара для провинившихся. Тех, кого изгоняют из монастыря за провинности, прилюдно бьют розгами на цон-ра, оттаскивают за ноги и отрезают носы, уши и руки.
В то утро, к счастью, никого из храма не изгоняли и на рынке шел обычный торг. Однако не успел Гомбожаб даже открыть потайной лючок на барабане, как на цон-ра нагрянула охрана монастыря и стала разгонять собравшихся.
– Что случилось? – недоуменно спросил востоковед у проходившего мимо монаха.
– Время на торговлю вышло, – ответил тот, торопливо уходя прочь. – Пора на учебу.
Гомбожаб, проводив монаха задумчивым взглядом, устремился к дому Норбу-Намгана. Когда востоковед достиг хижины монаха, Даший уже был там.
– А, Гомбожаб, – обрадовался попутчик. – Садись, будем обедать.
Только услышав про обед, Цыбиков понял, насколько проголодался за время прогулки по монастырю, и охотно присоединился к товарищу.
– Ну что, сделал ты, чего хотел? – спросил Гомбожаб, когда с обедом было покончено.
– Ага, – не в силах сдержать улыбку, ответил Даший.
Он не стал пояснять, что именно сделал, а Цыбиков воздержался от вопросов.
«Захотел бы – сам рассказал».
Следующие две недели Гомбожаб с пристрастием изучал жизнь Лабранга. К тому моменту, как в город вернулись салары, востоковед знал распорядок дня здешних монахов практически наизусть. Снимков, к сожалению, было сделано немного – кроме статуи Майтреи Цыбиков смог запечатлеть только вид на монастырь с вершины перевала. Самые же яркие впечатления востоковеда были связаны с тем, что запечатлеть он не имел никакой возможности: монастырское кладбище в ущелье к северу от монастыря, где умерших отдавали на съедение голодным грифам, и церемонию ниспускания Найчун-чойчжона, состоявшуюся 19 февраля. Цыбиков много слышал о данном ритуале от местных, да и прежде, но присутствовал впервые.
В назначенный день с самого утра монахи купили на рынке веточки можжевельника, после чего сожгли его во дворце цзан-хана в двух особенных курильницах, напоминающих небольшие печи. Около половины девятого утра, сопровождаемый аккомпанементом труб, во дворец явился прорицатель, коим был лама, приглашенный из монастыря Чувсан. Следом за ламой прибыл перерожденец Чжамьян-шадбы, которого несли в крохотных носилках четверо лам. Сопровождаемый молитвой толпящихся во дворе монахов, перерожденец спустился с носилок на землю и замер в ожидании. Некоторое время спустя из дворца вышел прорицатель в шлеме с флажками и парчовых одеждах. С саблей в правой руке и с луком в левой, прорицатель подступил к перерожденцу, и тот сразу же перекинул через его шею ритуальный шарф. Прорицатель благодарно поклонился и медленно устремился к устроенному специально для него седалищу. На полпути лицо ламы перекосило, а на губах проступила пена, которую тут же кинулись утирать своими шарфами находящиеся во дворе монахи. Разместившись на седалище, прорицатель сначала предрек судьбу всего Лабранга, после чего дозволил подойти послушникам, кому интересно было их грядущее. Каждый, кто хотел узнать свое будущее, подносил прорицателю дары. Когда последний из монахов ушел прочь, стерев пену с губ ламы, тот, все еще находясь в трансе, кинулся к наружным воротам монастыря и выпустил из них стрелу из лука. Затем прорицатель отправился обратно в храм. Проходя мимо Цыбикова, он, однако, задержался и, посмотрев на востоковеда белесыми глазами, прошептал: