Во время ужина я снова обратил внимание, что большинство моих попутчиков выглядят так, будто трое суток отпахали у станка на заводе – лица у всех были измученные, усталые. Грустней всех мне показался Павел, который волей случая сидел слева от меня, с угрюмым видом поглощая лапшу.
– Что-то случилось? – спросил я.
Он вздрогнул, покосился в мою сторону и нехотя сказал:
– Да как-то все… не то. Переезды, холод… никакого удовольствия.
Услышав последнее слово, я несколько опешил и не нашел, что сказать, – молча уткнулся в свою тарелку, а доев, отправился к себе в номер.
Уже вечером, заполняя дневник минувшего дня, я то и дело ругался под нос:
«Удовольствие»… он поехал сюда, в Тибет… осенью… за, блядь, удовольствием!..
•••
Август 1900 года – январь 1901 года
Прибытие в Лхасу. Первые впечатления. Тинджол. Благая весть
от Дашия
«Страх. Страх во мне, и сам я давно стал средоточием страха. Страх смерти преследует меня с того самого дня, как я отправился в это путешествие. Каждый день я представляю, как меня разоблачают и казнят. Практически каждую ночь вижу сон подобного содержания. Савельеву легко говорить громкие речи о колоссальной пользе этой экспедиции для Родины – он, Савельев, далеко, не ему расплачиваться жизнью за проклятый французский фотоаппарат, за дневник, за обман…
Мысли путаются. Изливаешь переживания на бумагу – чуть полегче, но чем дальше, тем хуже этот способ помогает бороться с внутренними демонами…»
Такая запись появилась в дневнике Цыбикова утром после налета разбойников на их лагерь. Той ночью Гомбожаб так больше и не смог заснуть, как ни пытался; перед глазами стояло лицо умирающего Чэшоя, которое иногда – буквально на пару мгновений – сменялось свирепой физиономией разбойника на лошади, который, бешено размахивая саблей, стремительно несся на востоковеда.
Потом, конечно же, в голове раздавался выстрел, и это совершенно не способствовало сну.
Кое-как домучившись до рассвета, Гомбожаб вместе со священной книгой «Сто ступеней на пути к блаженству» покинул палатку и при тусклом свете утреннего солнца с трудом вывел на листе эти строки тупым карандашом. Прочел их, хотел добавить что-то, но тут попутчики стали выбираться из палаток, и востоковед, опасаясь ненужных вопросов, вернулся к себе.
Дальнейший путь был долог, но благодаря опыту Ешея оказался не так труден, как предыдущий. Во-первых, он действительно отлично знал местность и вел караван лишь проверенными тропами. Во-вторых, увеличил количество дозорных, чтобы разбойники больше не смогли застать путников врасплох. В итоге та стычка, в которой погибли Чэшой и другие паломники, стала последней на пути в Лхасу. Трудно было сказать, следствие ли это решения Ешея или банальное везение, но факт есть факт: больше никто в пути не умер, а те, кто хворал, включая Дашия, благополучно поправились.
– Чудо, а не отвар у тебя все-таки, Гомбожаб, – ворчал недавний больной, сидя у Цыбикова в палатке. – Если б Бадара надо мной не хлопотал, решил бы, что это твой сбор меня вылечил.
– Если это и лекарство, то только для души, – мягко улыбнувшись, сказал Цыбиков.
За то время, что они провели в Лабранге и Гумбуме, Даший весьма пристрастился к любимому напитку Гомбожаба. Востоковеду это не нравилось: мало того, что заводить друзей в путешествии он не планировал (опять же из страха быть разоблаченным), так еще и сбор таял буквально на глазах – из трех мешков один уже опустел.
«Но что я могу сделать с Дашием? Отказать ему? Или прогнать прочь? Да нет, глупости…»
В палатку вошел Ешей.
– Опять твой отвар пьете, Гомбожаб? – спросил он, окинув хмурым взглядом обоих спутников, сидящих с кружками в руках.
Тон предводителя сразу не понравился Цыбикову. Казалось, Ешей чем-то недоволен. Решив, однако, не обострять общение, Гомбожаб как ни в чем не бывало ответил:
– Как видишь.
– Ну, так допивайте скорей, потому что мы отправляемся, – холодно произнес предводитель. – К вечеру мы должны быть в Лхасе, а потом хоть опейтесь вашим варевом…
Развернувшись, он вышел из палатки. Цыбиков и его гость обменялись недоуменными взглядами.
– Чего это с ним? – неуверенно хмыкнул Даший. – Раньше с нами чаевничал охотно, а теперь ворчит…