В существовании высших сил Гомбожаб разочаровался давным-давно.
Его возвращение из Тибета произвело настоящий фурор. Санкт-Петербургская академия наук и Российское географическое общество были настолько впечатлены результатами, что Цыбикову моментально предложили должность преподавателя Восточного института вкупе с просторным кабинетом. Инициатор же экспедиции, профессор Савельев, загорелся идеей издать путевые заметки Гомбожаба в виде книги, а из фотографий, сделанных в Тибете, составить полноценный альбом в дорогом переплете.
– Правда, конечно, нельзя будет сказать обо всем, – сразу предупредил Цыбикова Федор Павлович. – Все, что касается нищеты, телесных наказаний и прочего негатива, нам следует сгладить, дабы не портить дружбу между двумя нашими народами, тибетским и русским.
Гомбожаб не возражал. Строго говоря, ему было плевать, как в итоге поступят с его заметками цензоры. Главное, что привез с собой Цыбиков, – это впечатления, это благословение от Далай-ламы и мешочек дихрои, чудесным образом проясняющей ум и позволяющей путешественнику вести диалог с голосом, поселившимся в его голове.
Когда содержимое мешочка стало подходить к концу, Цыбиков снабдил деньгами одного из соотечественников, который отправлялся в паломничество в Тибет. Тот добросовестно посетил монастырь Сэра, но не нашел там никакого Ампила и вернулся ни с чем. Весть немало расстроила Гомбожаба, и он стал еще экономнее тратить чудесный цветочный отвар. Хватило на полгода.
Примерно тогда же голос перестал навещать его.
«До сих пор ума не приложу, как все это связано», – подумал Гомбожаб, продолжая глядеть в больничное окно.
В 1905 году по велению государя Савельев и Цыбиков в составе дипломатической миссии отправились в столицу Монголии, Ургу, где прятался от английских солдат Далай-лама XIII. Ситуация была сложная – британские войска под командованием полковника Янгхазбенда оккупировали Тибет, Китай молчал, и Николай II решил воспользоваться удобным моментом и присовокупить Страну снежных гор к Российской империи. Цыбикову в переговорах отводилась роль переводчика, которую он исполнял с великой неохотой. Но отказать царю, разумеется, было совершенно невозможно, и Гомбожаб это прекрасно понимал.
Новая встреча с Тринадцатым Перерожденцем прошла в напряженной обстановке, а сам Далай-лама все никак не мог определиться, как себя вести с русскими дипломатами, – прося помощи, духовный лидер Тибета казался заискивающим, но едва речь зашла о присоединении к России, с гордостью заявил, что у его страны свой собственный путь. Стоит ли говорить, что переговоры завершились ничем.
По возвращении из Урги Цыбиков понял, что столичная жизнь его тяготит. Вдобавок Гомбожаб изрядно соскучился по родным краям. После многих долгих разговоров с руководством востоковед получил расчет и отправился в родное село Агинское, чтобы преподавать в тамошней школе. К этому моменту ореол славы Цыбикова уже значительно померк: провожать его на вокзал отправился все тот же Савельев, старый друг и вдохновитель.
– Право, не стоило, Федор Павлович, – сказал Гомбожаб, когда поезд путешественника уже, пыхтя, замер на перроне.
– Конечно же, стоило, – с улыбкой ответил профессор. – Они все там уже позабыли, что ты сделал, но я – не забыл. Для меня честь – дружить с человеком столь редкой отваги, Гомбожаб.
Он протянул Цыбикову руку, и тот крепко ее пожал. Затем они вдвоем погрузили вещи Гомбожаба в багажный отсек, обнялись и расстались – как оказалось, навсегда: через три года Савельев скончался от сердечного приступа.
«А теперь пришел и мой черед…» – с грустью подумал Цыбиков, продолжая глядеть в больничное окно.
Ближе к вечеру небо стало заволакивать тучами, будто природа предчувствовала недоброе. И точно: одновременно с погодой резко ухудшилось самочувствие Гомбожаба.
– Отвезите меня отсюда, прошу… – попросил Цыбиков врача во время обхода. – В мою юрту… возле дома…
Его не посмели ослушаться, и к закату Гомбожаб уже был в своей войлочной юрте, которая находилась рядом с тем самым субурганом, символом прошлой жизни и путешествия в Тибет, навсегда ее изменившего. Чувствуя приближение конца, Цыбиков попросил родных уйти.
– Только часы оставьте, – добавил он зачем-то.
И снова его волю исполнили в точности.
Наступила ночь, часы показывали уже двенадцать, но Цыбикову не спалось – его лихорадило, лоб был покрыт испариной. Обрывки воспоминаний в хаотичном порядке мелькали перед его внутренним взором снова и снова…