Борис Воробьев
Дик
Оформление художников Е. В. Ратмировой, Л. А. Кулагина
Глава первая
Северные Курилы, собаки и каюры. — Кулаков. — Явление героя. — Мы кормим приблудыша. — О пользе рыбьего жира. — Я становлюсь владельцем щенка
Собак я любил всегда, но близко сошелся с ними во времена своей жизни на Северных Курилах. Не знаю, как сейчас, а тогда жить там без собак было просто невозможно, ибо Северные Курилы и есть то самое место, где, как говорится в поговорке, десять месяцев зима, а остальное — лето. И какая зима! Ураганные ветры с пургой дуют неделями, все гудит и дрожит, и белого света не видно. После каждой пурги, бывало, целый день откапывались — дома заносило с крышей.
Но жить и работать надо, а транспорт с октября и по май один — собачьи упряжки. Никакие машины по тамошним дорогам зимой не ходили, потому как не было их, этих дорог. Снег по уши, тягуны по километру да овраги — вот и все дороги. Одно спасение — собаки.
Доставалось псам. Чего только не возили на них — и почту, и ящики с тушенкой, и бочки с соляром, и мешки с мукой, и… черт знает что. По полтонны грузили. А в упряжке десять, от силы двенадцать собак, вот и выходило чуть не по полста килограммов на каждую собачью душу.
А концы? До одного мыса пятьдесят верст, до другого семьдесят, а до третьего — все сто. Беги, собачки, не ленись!
Мне приходилось ездить часто, и скоро я перезнакомился со всеми каюрами. Разный это был народ, и я не скажу, что питал к кому-нибудь особую привязанность. Едем — молчим, говорить некогда, то и дело нужно спрыгивать с нарт и помогать собакам; остановимся — тоже путного разговора не получалось. Отдышимся, покурим наспех и двигаем дальше. Вроде бы целый день вместе, а расстанемся — и будь здоров: ты сам по себе, я тоже.
Но дело, конечно, не в этом, что некогда было присматриваться друг к другу. Душевности не возникало лишь потому, что почти все каюры одинаково грубо и даже жестоко обходились с собаками. А я этого не принимал, спорил и ругался с обидчиками, чем и снискал среди них славу чуть ли не скандалиста.
И вот в пятьдесят четвертом году я встретил Кулакова. Редкостный был каюр. Рыжий, с зелеными глазами, росту — метр с кепкой, а смелости необыкновенной. В каких только переделках не бывал — и под снегом в пургу отлеживался, и с обрывов вместе с собаками срывался, и в полыньи проваливался. Другой раз уж и за живого не числили, ан нет, являлся целехоньким. Только сутки потом спал без просыпу. И упряжка у него под стать была — десять собак, и все одна к одной. Они-то и выручали его часто.
Я как-то сразу сошелся с Кулаковым и в первой же поездке с ним сделал редкое по тем меркам открытие: Кулаков не бил своих собак. А я насмотрелся на это. Да и как не насмотришься, если считалось, что собаки на то и собаки, чтобы бить их. А тут за весь день ни одной расправы, одни поглаживания да «разговоры по душам».
Словом, поразил меня Кулаков, и я стал захаживать к нему. Жил он в доме синоптиков, где у него была своя комнатушка, но все свободное время проводил на каюрне — варил собакам еду, кормил их, прибирал, чинил собачью упряжь. Я любил наблюдать за тем, как работает Кулаков, иногда помогал ему, но чаще просто сидел и смотрел, потому что Кулаков предпочитал все делать сам. Характерный был человек, а каюр, повторяю, редкостный. Такими рождаются. Как жокеи, например, или боксеры.
Но я уклонился от сути дела, поскольку разговор у нас пойдет о собаке.
В тот день, с которого все и началось, я пришел на каюрню перед обедом. Кулаков вовсю орудовал черпаком, перемешивая в большущем котле, вмонтированном в печь, собачью еду — перловку с крупными кусками нерпичьего мяса. Сами собаки лежали вдоль стен, приглядываясь к котлу и принюхиваясь к исходившим от него запахам. Собаки линяли и оттого казались тощими и облезлыми, но непривлекательность внешнего вида не портила им самочувствия, они были оживлены, а их глаза светились озорным блеском. Зима кончалась, а с ней кончалась и тяжелая работа, и собаки знали, что скоро наступит жизнь вольготная и счастливая. Их ждали летние квартиры, обильный стол и длинные дни ничегонеделания, когда можно сколько угодно валяться на травке, ловить блох и устраивать развлекательные потасовки.
Сварив кашу, Кулаков подождал, пока она остынет, и нагрузил ею деревянное корыто — колоду. Подал знак. Собаки без промедления повскакали со своих мест и набросились на еду, а Кулаков подсел ко мне и достал папиросы.
Но покурить нам не удалось. Не успели мы размять папиросы, как в приоткрытую дверь каюрни вдруг просунулась щенячья мордочка. И тут же исчезла.