Теперь, когда прошло много лет, вспоминается только главное. Как инструктор — это был тот самый мужчина, что встретил Илиту в коридоре аэроклуба, — сказал ей: «Уж на кого-кого, а на тебя-то я надеюсь!» Как неожиданно замерла душа, когда самолет оторвался от земли и Илита вдруг измерила глазами огромную, еще не понятую ею до конца высоту, что отделяла ее от аэродрома. Как закружилась голова, и Илита усилием воли заставила себя не волноваться, проглотить неприятный комок, засевший в горле. Как, уже прорвав слой облаков, самолет взметнулся в самое синее небо, и, обняв взглядом нескончаемые просторы его, Илита восторженно, с гордостью подумала: «Я лечу! Я лечу!»
Что зря говорить, прыжки с парашютом вызывали у Илиты страх. Уже около люка сердце начинало стучать торопливо, неистово. Потом, когда Илита делала шаг в воздух — именно делала шаг, а не прыгала, — ей казалось, что не она летит к земле, а земля несется ей навстречу. И это тоже пугало.
Однако скоро страх прошел. Сказать по правде, Илита стала настоящим парашютистом только тогда, когда привыкла к прыжкам, нашла в них свою красоту.
Теперь каждый прыжок вызывал желание повторить его снова и снова. Сам полет в голубой пустоте, земля, похожая сверху на огромную географическую карту, с какой-то картинной синевой рек и озер, с зелеными коврами лесов, с игрушечностью строений, наполняли сердце незнакомой, бурлящей радостью. От этой радости хотелось петь, и бывали случаи, когда Илита, не умея сдерживаться, пела во весь голос. Она пела песню, которая была в то время на устах у всей молодежи:
Вверху огромным зонтом вздувался шелк парашюта. Летное поле вдруг обретало горизонт, становилось похожим на, чашу, — так приятно было чувствовать, что земля готова принять тебя в свои объятия.
Три месяца Илита училась в Московском аэроклубе. Инструктор был доволен ею. Разговаривая с Илитой, он порой щурил глаза, подшучивал: «А ведь я сразу увидел в тебе летчика. Потому и остановил».
Зато в академии учеба расстроилась. Правительство решило слить Академию социалистического земледелия с Академией имени Тимирязева. Начался период переформирования.
Но Илита не приняла это близко к сердцу. Если она хочет летать, нужно воспользоваться заминкой в учебе и уйти из академии. Отпустить ее отпустят, но куда податься потом?
Она поговорила со своим инструктором в аэроклубе.
— Что-нибудь придумаем, — пообещал он.
И действительно, не прошло и недели, как он сказал Илите, что из Харьковской летной школы пришла разнарядка: требуются туда пять лучших курсантов, принимают и девушек…
— Не может быть! — взволнованно вскричала Илита. — Значит, я буду учиться в летной школе?
— Будешь! — Инструктор засмеялся. Потом вдруг серьезно сказал: — Честное слово, я не удивлюсь, если рядом с именами Расковой, Гризодубовой и Осипенко когда-нибудь назовут имя Дауровой. Ты ведь родилась летчиком!
ВСТРЕЧА С ХАРИТОНОМ
Не откладывая дела в долгий ящик, Илита выехала в Харьков. Дорогой она думала о Харитоне: где он сейчас, что с ним? На северо-западных границах страны идет война с белофиннами — разве в такое время военный летчик может отсиживаться в тылу? Конечно, нет! Ясно, Харитон сейчас там, где рвутся бомбы, где взлетают на воздух взорванные дзоты врага, где падают на прокаленную морозом землю убитые солдаты.
Илита неожиданно вздрогнула — так живо представилась ей картина боя: заснеженное поле, пронзительные, белые до боли в глазах вспышки разрывов, трупы солдат — черные на белом снегу, — точечки самолетов в морозном небе…
Колеса вагона ритмично отстукивали свое, но Илите казалось, что они, будто подслушав ее мысли о Харитоне, повторяют вслед за ней: «Где он? Где он? Где он?»
Если бы она могла быть рядом с Харитоном! Ранили бы его — она бы перевязала, так осторожно и бережно перевязала его рану, как ни одна медицинская сестра в мире. Расстроился бы Харитон — она бы его утешила, самые ласковые слова бы говорила, лишь бы сердце у него успокоилось.
Не пишет Харитон. А может, и пишет, только письма его не доходят.
Она вспомнила свою ссору со старшей сестрой из-за писем Харитона. Это было сразу после первой поездки в Москву.
Илита берегла его письма, как самое дорогое на свете, прятала их по своим маленьким тайникам: рвать их у нее не поднималась рука.