Теперь он – беглый раб, а она – его пособница!
«Ещё не поздно», - думала Мэри, - «переиграть. Надо всего-навсего дождаться, когда отец его выкупит. Ещё не поздно повернуть назад…»
Кончилась пустынная набережная и оборудованные пляжи. Потянулись волны свежих, сочных, травянистых холмов с ручьями и родниками, с рощами из местных аракун и одичавших земных олив, дающих глубокую и благодатную тень, преддверие его родины… «Эта девочка спасёт меня!» - думал алигейец.
- Как тебя зовут? – спросил он, первым нарушив молчание.
- Мэри. Мэри Каспер.
Мусорщик поразился: - Дочь Банкира? Смелая девочка. Тебя будут искать? Тебя накажут?
- Не посмеют наказать! – отрезала Мэри. - Я уже достигла возраста самостоятельности, мне никто не указ! – Мэри сама искренне желала бы в это верить. Но не принимала ли она взбалмошность и безнаказанность – за зрелость, и желаемое – за действительное?
- А как зовут тебя? Ты так и не удосужился ответить.
- Меня зовут Орт, - весело и гордо ответил алигейец. – Орт – болотная трава.
- Орт, а кем ты был раньше?
- А кем бы тебе хотелось меня видеть, девочка? Воином? Охотником на лис? Контрабандистом?
Мэри замялась.
- Я преподавал, девочка, преподавал эту чёртову историю.
Мэри едва не рассмеялась. – Ну-ка, Орт, расскажи мне, кто такой был Наполеон?
Орт посмеивался: - А ты сама много ли об этом знаешь? Выскочка-корсиканец, ставший величайшим Французским императором, родился в 1769 революционером, умер в 1821 отравленным изгнанником… А что, дитя, разве у вас преподают Земную историю? Зачем она вам? Что за уроки ты из неё вынесешь?
- Орт, как же ты оказался в рабстве? – поразилась Мэри. – Зачем ты пошёл воевать?
- А кем бы я был, маленькая птичка, если бы не захотел защитить свою семью? То-то.
Они снова замолчали – каждый о своём.
- Орт, ведь ты вернёшься со мною назад? Ты обещал… - робко произнесла Мэри.
- Я постараюсь не устраивать проблем.
- Тогда мы сможем ездить сюда хоть каждый день!
- Это великолепная перспектива.
- Ты смеёшься?
- Нет, ничуть.
Дорога стала забираться вверх, прочь от моря, слева потянулись одинокие скалы, отгородившие море от холмов. Маленькая машина без надсады и неспешно скользила по корявой тропе, в которую постепенно превратилась гладкая дорога. Они въезжали в тень.
- Ну-ка, останови, – вдруг приказал Орт. Здесь тропа совсем близко подходила к морю последний раз, чтобы потом навсегда зарыться глубоко в холмы. Это был тот угол небольшого тёплого залива, куда любители купаться не рисковали заплывать: здесь из моря приходил и взвихривался у берега холодный поток, здесь волны бились о каменную стенку, злобно взбивая пену.
Мэри послушно остановила машину в лощине, отгородившую её от дороги, оставшейся позади, открыла двери. Из искусственной прохлады они выбрались на благословенный, живительный воздух. Орт, пьяный не от выпитого вина и не от выкуренных торп, пьяный от свободы, внезапно плеснувшей в лицо прохладным бризом и солёными брызгами, пошатываясь, потянулся вольготно и побрел к берегу, сбрасывая на ходу одежду прямо на сырые камни.
Жуткое клеймо раба было впечатано в его лопатку, безобразило широкую спину, оскверняло совершенные мышцы. Он был великолепен, он не стыдился наготы, словно Мэри здесь и не было, он просто забыл о ней. Он истосковался по движению и воле. Мусорщик вошёл в воду, пошатываясь на камнях, нырнул в набежавшую волну и поплыл. Он уплыл далеко, рассекая могучими руками волны так запросто и так яростно, что она и любовалась, и тосковала, и думала с замиранием – что, если он не вернётся, уплывёт навсегда в эту беспокойную, бескрайнюю гладь?