Позорный Столб был тоже изобретением Мэра. Силовые кольца обвивали нагое тело от шеи до щиколоток на некотором расстоянии от тела. Он имел свободу движения не более чем в пару дециметров. Прикосновение к светящимся шнурам доставляло невыносимую боль, мышцы пронзало тысячами жгучих иголок, а долгое соприкосновение с ними оставляло на коже ожоги. И – никаких защитных колпаков над головой. Если заключённый выдерживал полную неподвижность в течение суток, то палящий зной мог свести с ума. Или, в самые горячие дни, даже убить - гораздо быстрее и милосерднее.
Небо, похоже, покровительствовало дикарю. Или помогли его шаманские заклинания, что он непрестанно напевал вполголоса низким, вибрирующим голосом, от которого у проходящих мурашки бежали по коже. Или просто неслыханное везение, редчайший случай в это время года, – но вдруг небо заволоклось облачной пенкой, а затем потемнело от недовольства и скуки. И заморосил мелкий, нудный дождик, смачивая и потихоньку обмывая избитое, измученное тело с въевшейся в ссадины пылью – Орт бежал по дороге к Городу за патрульной машиной, на привязи, все тридцать километров, прочь от желанной границы, к ненавистному городу.
День начинал клониться к полудню, мальчишки швыряли в Орта камни, он дёргался и врезался в силовые шнуры
Он заканчивал одно заклинание, и тут же начинал другое, а между заклинаниями примешивались к плавному пению проклятия и мольбы: где же ты, Мэри Каспер? Малышка, дрянь! Почему не приходишь поглядеть на своего раба?
Ночь принесла незначительное облегчение в виде одиночества и свободы от чужих, любопытных и холодных глаз. Зато промозглый холод обрушился на него, неподвижные мышцы сводило и дёргало. Он пытался их напрягать, но после пробежки и долгой неподвижности сил оставалось не так уж много, как он рассчитывал. И снова он пел, заунывно и протяжно, пение немного помогало ему отключиться, не засыпая. После короткой ночи, заполненной пыткой любовью, пришла ночь с пыткой вынужденной бессонницей и болью.
Наступил второй день Праздника. Народу на улицах было немного, да если и появлялись, то Позорный Столб был лишь очередным развлечением, очередным аттракционом. Посмотреть на Дикаря, беглого Раба – чем не удовольствие? Особенно на такого могучего – и побеждённого.
Но второй день не дал Дикарю долгожданного дождика, которым можно было и напиться. Вновь обрушилась изнуряющая жара.
Под аркой то мальчишки, то женщины, то рабочие приносили мусорщику еду и воду. Здесь не оказалось ни одной живой души. Орт проклинал тот день, когда юная особа, Мэри Каспер, остановилась напротив арки, бросив пылкий взгляд. Он прекрасно обошёлся бы без неё и без этого Позорного Столба.
- Где же ты, Мэри Каспер, испорченная малышка! Маленькая сучка! Дрянь! Почему не приходишь выкупить своего раба? Орт согласен на всё!
Орт стонал под палящим солнцем, ноги едва держали его, в его организме не осталось даже мочи. Всё тело было в волдырях и ожогах, от солнца пузыри лопались и сочились сукровицей. Утром городской дворник, ответственный за Площадь, смыл из шланга нечистоты вокруг прикованного. В другой раз Орт сказал бы «спасибо» за спасение жалких остатков гордости. Сейчас ему было уже всё равно. Ведь он не мог даже напиться из лужи, ненадолго собравшейся вокруг его ног.
- Ну, где же ты? Почему не приходишь смыть пот и напоить?..
- Умоляю, воды… - прошептал Орт еле слышно, непослушными, иссохшими губами. И не расслышал самого себя. Две высокие девушки в нарядных платьях прошли мимо, увлечённые весёлой болтовнёй, даже не заметив его. Это тебе не Нижний Город, мусорщик! Здесь никому нет дела до прикованного раба. Он для них не существует. Есть дела поважнее и поинтереснее: в Городе Праздник!
Когда Лайза Митико и Розанна Миллер подошли к Орту, он уже почти ничего не видел вокруг и был готов обвиснуть на светящихся шнурах, сгореть на них – и не заметить этого. Сознание его медленно начинало мутиться, две девушки казались размытыми привидениями, теми самыми, которые бывают только в земных легендах. Благодатная вода полилась ему на плечи, затем на голову лёг защитный шлем. И Орт, не веря, что эта радость – наяву, напился чистой, холодной воды. Горло отказывалось повиноваться, судорога сводила челюсти, часть воды пролилась ему на грудь – но это была вода!