— Уважаемые мужчины! — улыбаюсь замёрзшим ртом.
На меня пялятся сразу шесть глаз. Все трое молоды и, очевидно, под завязку наполнены мужским семенем. По идее, если выбирать из двух зол, то изнасилование всё равно лучше, чем смерть от холода. Они хватают мой чемодан, забрасывают в багажник. Запихивают меня на заднее сиденье, где уже гостеприимно распахивает для меня объятия один из моих случайных попутчиков. Второй за рулем, а тот, что был на переднем, зачем-то тоже садится рядом со мной. На заднее. Ко мне. Мамочки. Опять страшно.
— Вы не могли бы меня подбросить до некоего гостевого дома?
— Не боись, краля, обещаем не приставать! — ржач.
— Ага, — кривое объятие за плечи, снова смех. — Погреем. У нас настойка есть. Димас, поройся в бардачке.
Суют мне мутную бутылку. И фляжку толкают, накидывают засаленное дырявое покрывало на плечи. Колочусь.
Чувствую запах нестираной одежды, пота и земли. Перегара.
Толкаю рукой неопознанную жидкость.
— Спасибо.
Коллективный смех.
А ещё ёлочка. Зелёная, гадкая. Вонючая. Ненавижу эти чёртовы освежители воздуха! Интересно, если меня вывернет, они на меня не позарятся?
Красная «нива» трясётся по разбитой дороге, и если учитывать, что меня в принципе всегда укачивает, а ещё я давно не ела и боюсь, то к горлу подкатывает тошнота.
— А ты откуда такая чистая, красивая? — опять гогот.
— Замёрзшая. Аки, блль, снеговик, — еще гогот.
— Снежная баба.
Гомерический хохот.
Мне очень холодно. Печка работает, но всё равно. Рот почти не слушается. Еле-еле получается выговорить:
— Ненавижу Даниила Александровича Михайлова.
— Шо?
— А я смекнул, — лыбится тот, что за рулём. — Она от Дикаря ползёт. Только он мог такую снежную бабу взашей вытолкать.
— Дыа-а, — ещё одно объятие.
— Долго ещё? — Покачиваюсь в ритм прыгающей «нивы».
Все, как и я, зовут его Дикарем. Надо ж. Похож, значит.
— А ты как платить за проезд собираешься? — интересуется тот, что слева.
Самый наглый и дерзкий. Это он всё время пытается обнять меня. Понятно, на что именно он намекает.
— У меня сифилис, — поворачиваюсь к соискателю платы, отвечаю совершенно спокойно. Немыми губами. Он хмурит косматые брови.
— Да ну.
— Ну да, год уже как. — Губы пересохли, но немного оттаяли.
— Гонишь! — гыкает тот, что за рулём.
— Ай, пацаны, везем её к Степановне, у них, у городских, какой только дряни нет, ну её на фиг. Меня потом Дунька кокнет. Они там сигары какие-то электрические курят, может, и болезни заморские есть. Я бы не рисковал. Да и не согласится она со всеми сразу.
Услышав последнее, я хватаю чью-то кепку из кармана сиденья. Меня выворачивает. От холода, голода, стресса и злости. А ещё от ёлочки. Будь она неладна.
Мужики выкидывают меня у какого-то дома, орут вслед, чтобы я заплатила за кепку, и ещё долго вспоминают мою мать и всех ближайших родственников.
Умываюсь снегом. Полощу рот и плетусь к калитке первого попавшегося дома. Стучу. Громко лает собака. Меня аж передёргивает от того, что может ждать внутри. Но дверь на крыльце скрипит, зажигается свет. Судя по голосу — пожилая женщина. И она спрашивает о том, кто я. Объясняю. И, привалившись к забору, с радостью узнаю, что это тот самый гостиный дом. Не обманули. Привезли.
Слава богу, у меня есть деньги. А предложенная мной сумма для Степановны целое состояние. У неё тепло, топится печь, есть еда и где помыться. Вымыв руки, с жадностью грызу хлеб и, упав на кровать с косым десятком подушек, благодарю всевышнего за то, что всё ещё жива.
Не могу пошевелиться. Я выпью молока и просплю до утра. Надо закрыться в выделенной мне комнате. Рада, что Степановна сама готовит еду и ванну, потому что я не могу даже пальцем пошевелить. Всё тело горит после мороза.
Слышу, как скрипит дверь. Стук, тяжелые шаги. Степановна кого-то приветствует, а дальше... Дальше я хочу схватить кочергу и выбежать в сени.
— Чужачка здесь?
— Ага, — слышится скрип, будто кто-то давит на стол. — Доползла.
Как быстро добрался, сволочь. Он говорит что-то ещё. Степановна хохочет. Такое чувство, что она замешивает тесто. Пахнет дрожжами. А значит, утром будет свежая выпечка.
Но главное, что я слышу его голос. Один раз общалась, а запомню паскуду на всю оставшуюся жизнь. Ползу к двери. Оглядевшись, тянусь за ручкой от швабры, как же удачно её здесь оставили. Видимо, предыдущие гости подпирали ею дверь. Замка-то нет.
— Убью! — Кидаюсь на дикаря.
— Смотри-ка, живая, думал, не дойдешь, — усмехается.
На этот раз одетый. Ненавижу, а ещё почему-то хорошо помню, как эта дубленка смотрится на нем без ничего.