нее черные, как смоль, волосы, но она прекрасна. - Джун, - осторожно начала она, - А твоя мама красивая? Сознание мигом нарисовало образ родительницы: холодные, ледяные, давно поблекшие голубые глаза, которые всегда смотрели на меня с жалостью и пренебрежением или не замечали дочь вовсе, прикрыты прозрачными линзами строгих очков, длинные янтарные волосы собраны в тугой пучок. Диана Уолис - храбрая, умная, целеустремленная девушка. Диана Моретти - хитрая, жестокая, живучая женщина. Но будь ей двадцать или сорок, она красива. Наверное, поэтому они с отцом до сих пор вместе: ему с ней удобно. Диана не опозорит его в высшем свете, вовремя замолчит или, наоборот, удивит окружающих своей начитанностью, легко наладит контакт с другими "счастливыми" женами чиновников. Она не спрашивает Николаса о том, где и с кем он ночевал. Отца может не быть неделями, и тогда все переходит в ее ухоженные руки: документы, встречи, заседания. Она спокойно, с пластиковой улыбкой на фарфоровом лице, выслушает гневные тирады недовольных и так же мирно поставит свою размашистую роспись на документе об их моральном и финансовом уничтожении. Моя мать может все. Иногда я мечтаю быть ей. Но потом вспоминаю, что ее собственный муж не питает к ней никаких чувств: ни любви, ни привязанности. Мне кажется, что их отношения чисто деловые, не подкрепленные ничем кроме работы и власти. - Да, Иви, - хрипло прошептала я, - Она красивая. Но её красота пустая, ничего не значащая. Если в улыбке Иви можно увидеть весь ее очаровательный, добрый, сказочный мир, то за оскалом Госпожи Моретти скрываются отчаяние, одиночество и жестокость. *** Вот уже тринадцать секунд, облокотившись на дверь, Кай рассматривал какую-то невидимую точку на стене, его губы крепко сжаты, руки сложены на груди, глаза сужены. Несколько минут назад Иви выбежала из комнаты, а вслед за ней, ни разу не взглянув на меня, вошел он. Я, сидя на краю кровати, ждала. Действия, нападения, оскорбления, крика, насилия, да чего угодно, лишь бы разорвать эту тяжелую тишину и быть на шаг ближе к свободе или неминуемому падению. - Откуда ты узнала об элинере? - без малейшего интереса, ничего не выражающим голосом, спросил Кай. - Откуда он у вас? - сглотнув, парировала я. Две долгих секунды мерзавец обдумывал свой гениальный ответ. - Нашел, - ответил он. - Как и меня? - пробормотала я. - Элинер, в отличие от дохлых девушек, в лесу не валяется, - насмешливо ответил мерзавец. "Дохлая девушка". Я была отвратительной, ужасной, уродливой, но "дохлой" - никогда. Гребанное разнообразие. Почему моя жизнь должна постоянно рушиться? Сначала умерла мечта о правильной, светлой дочери Моретти. Потом страшную, темную Джун положили в гроб вместе с единственным любящим ее человеком - Евой. Затем еле-еле ожившую тень чудовищной девушки оставили погибать на диких территориях. И, возможно, это стало было достойным финалом всей ее жизни, но нет, в ней проснулся долбанный суицидник и она ведет переговоры с образованным, богатым дикарем, у которого имеется секретный препарат, способный уничтожить все порядки Республики. Почему именно я? Я ужасный человек, мечтающий передать свою проклятие любому другому невинному ребенку. Почему не у Робертсов родился неправильный ребенок? Почему не у семьи Ренок? Почему девочка, а не мальчик? Почему сейчас, а не через двадцать лет? Почему здесь, в РСШМ, а не где-нибудь за ее бескрайними, неорганизованными пределами? Почему именно я? - Через два месяца ты уже будешь в чертовом городе. Хватит реветь. Голос мерзавца, сильно отдающий презрением, вывел меня из оцепенения. Кончиками пальцев я попробовала вытереть влагу со щек. Занимаясь самобичеванием, настолько расклеилась, что даже не заметила собственные слезы. Сколько литров я уже выплакала? - Ка-кое, - откашлявшись, спросила я, - сегодня число? Утром третьего сентября ко мне подошла Сара и средством шантажа "упросила" принять участие, по ее словам, в "удивительном приключении" - походе на опушку леса, почти на дикие земли, лишь при тусклом свете звезд. - С нами будут парни, - объяснила она, - Нечего бояться. Ночью на четвертое сентября эти защитники напились и заставили ее станцевать стриптиз. Догадываюсь, что именно это произошло, пока я, опозоренная и униженная, царапала лицо острыми ветками, спасаясь от угрозы стать продолжением их развлекательной программы. - Тринадцатое. Девять дней. Двести шестнадцать часов. Огромное, просто ошеломляющее количество минут. "За одну треть этого времени можно обнаружить и уничтожить целую общину дикарей в самой гуще какой-нибудь необъятной тайги, - декламировал нудный голос разума, - а найти дочь руководителей преуспевающего штата - никак. Невозможно. Неосуществимо. Недостижимо." Документы, карты со встроенными чипами слежения, все то, что сейчас так необходимо, что могло бы помочь мне, спрятано в матрасе. Один-единственный раз за девятнадцать лет я нарушила закон, оставив их в комнате, когда шла на место встречи. Сара четко выразилась по этому поводу: никаких мобильников и удостоверений. Она заставила меня снять подарок Евы - серьги-гвоздики, украшенные маленькими, поразительно отражающими свет кристаллами, которые она называла бриллиантами. Сара бросила их под ноги и втоптала своими кроссовками в грязь. Так умерла последняя вещь, связывающая меня с любимым человеком. Так в очередной раз умерла я. Я сделала глупость, повлекшую за собой такие сумасшедшие последствия, не из-за желания дружить с Робертс и элитой. Передо мной поставили всего-лишь одно условие. - Выпускной. Ты ведь хочешь провести его тихо и незаметно, верно, Джуни? За поведением этой сучки мистер Робертс следит очень строго. Его красавица дочка должна не испачкать в грязи имя семьи перед общественностью и удачно для Метью выйти замуж. Ни при каких обстоятельствах в его планы не входит распущенность дочери и ее молчаливый протест всем правилам, установленных отцом. В случае провала, она просто свалила бы всю вину на меня. Родители еще больше мной не разочаруются, а Сара станет мученицей, несчастной жертвой ужасной Джун. Я тщательно продумывала свой ответ. Всеми фибрами души я надеялась, что выпуск, такое значимое для несовершеннолетнего человека событие, пройдет как по маслу. Привлечь как можно меньше внимания, как можно быстрее уйти. Вот и весь гениальный план. Холодным октябрьским вечером нам должны будут вручить дипломы и разрешения на работу, затем большинство поедет отмечать, а другие, сломя голову, сразу устроятся в заранее одобренные предприятия. Четвертого ноября, в день моего двадцатилетия, в три часа ночи я лягу на холодную больничную кушетку, а вечером уже буду сидеть за праздничным столом, смотреть на людей компании отца, на моих коллег, сквозь копию маминых голубых глаз и улыбаться им кукольной улыбкой. На следующее утро начну работу в правительстве, а через год, в один день с Сарой, на глазах у всей Республики выйду замуж за одного из выбранных нашими семьями мужчин. Но вместо того, чтобы зубрить пункты многочисленных кодексов, последние несколько дней я бегаю, дерусь, кусаюсь, теряю сознание, кричу и реву. Я порезалась об настоящий камень в реальном лесу, угрожала темному человеку ножом, поучаствовала в смертельном эксперименте, когда в меня насильно заливали элинер, подружилась с единственным ребенком, который визжит не при виде меня, а увидев натуральное членистоногое. Сильно сомневаюсь, что подобный опыт помог бы мне в области политики, и что хоть один сумасшедший поверит моему безумному рассказу, если я когда-нибудь решусь поделиться им. - Почему именно два месяца? - неожиданно даже для себя спросила я. Дикарь моргнул, немного помолчал, а затем в свойственной только ему манере жутко улыбнулся, оскалив зубы. - Еще пара вопросов - станет три. Хочешь остаться подольше, Джуни? - чересчур бодрым голосом буквально пропел он. - Никогда не называй меня так! - воскликнула, почти зарычав, я. Больше чем "Дикарка" я ненавидела только "Джуни". К сожалению, об этом знали все: отец, Сара, педагоги, зазнавшиеся однокурсники, и никто не упускал возможность в очередной раз унизить меня этим детским и слащавым прозвищем. Теперь и мерзавец может наслаждаться. Какая же я идиотка. Я отвела взгляд от шокированного дикого лица, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, но не на нем. За все девятнадцать лет я могла увидеть темные волосы и глаза лишь в ненавистных зеркалах или плакатах против дикарей. А в эту самую секунду на меня давят черные, настолько страшные глаза мерзавца, что я не могу сдержать свои эмоции. Кай был одет так, будто на одном из важнейших заседаний правительства (только на такие мероприятия носят настолько накрахмаленные белоснежные рубашки и строгие серые костюмы) произошла самая настоящая драка. Рукав пиджака и штанина порваны, верхние пуговицы рубашки вовсе отсутствуют. Никогда не слышала, что такие инциденты случались, но иногда отец приходил с собраний такой нервный, потрепанный и злой, что я смело могла предположить, без рукоприкладства там не обошлось. Я вздрогнула, разглядев на белой ткани темно-красные капели. Либо это кровь, либо кто-то, как и я балуется с напитками. Увы, но последняя версия уж очень маловероятна. Дикарь запустил руку в и без того растрёпанные волосы, снова уставился на стену позади меня и устало, отчая