офный-день. В третьем сверху ящичке моего прикроватного комода сейчас пылится никому ненужный календарь. Он один ждёт моего возращения, ждёт моих ежедневных никому не нужных подписей, ждёт моих пометок никому не нужным фломастером. Некоторые дни в нем отмечены красным, синим или зелёным, другие - обведены в кружок или зачеркнуты, последние - остались нетронутыми ни мной, ни временем, ни происшествиями. Дайте мне мой календарь. Я цветом и символом передам все, что происходит вокруг. И никто никогда не поймёт, что они означают. - Я на кухню, - Кай кривился, рассматривая противное пятно, - Спускайся через минут десять. *** Я бы спустилась буквально через пару минут, если бы не так пискляво и знакомо скрипнувшая половица. В последний раз осматривая комнату, удостоверяясь в идеальном порядке, я подошла к стеллажу с фотографиями, а потом к книгам и ко столу. Захотелось куда-нибудь убрать «робота», проявить заботу об этом бесчувственном приборе, и я буквально опустилась на корточки, заталкивая его под стол. Чертов скрип, раздавшийся, когда я надавила коленом на одну из деревянных панелей пола, будто перенёс меня домой, в штат. Скрип половицы в кабинете отца - около четырех миллионов долларов в тайнике, спрятанном в полу. Скрип половицы в комнате Евы - целый ворох каких-то бумаг и документов, поддельных карт и удостоверений. Скрип половицы у кровати Сары - несколько толстых, массивных бумажных тетрадей в виде книг-дневников. Это, наверное, один из инстинктов человека - глубоко закапывать свои секреты и одновременно жадно раскрывать чужие. Такого понятия как «доверие» не существует, есть лишь осознанный шаг поделиться одной своей тайной, чтобы человек, пытающийся разгадать ее, в поисках случайно не наткнулся на другую, более грязную и темную. Вы дарите кому-то микроскопичную частичку себя, при этом крепко замуровывая двери огромной вселенной ваших тайн. Я всего лишь взгляну. Да, Кай может вернуться в любой момент. Да, это неправильно. Да, я не хочу ещё глубже погружаться в пучину этой жизни. Да, да и да. Но я всего лишь взгляну. Деревяшка не поддавалась, здравый смысл умолял прекратить, пальцы нагло ощупывали половицу, пытаясь наконец добраться до тайника. Может, чем-то задеть её край? Может, я неправильно давлю на неё? Может, нужен ключ? Может, просто спуститься вниз? Я раздумывала о честности и морали, о том, что разбирание паркетных досок не поможет мне улучшить положение, когда деревяшка наконец сдалась и тяжело, со скрипом сдвинулась. Меня поразила пыль. Непонятно, как она попала буквально в пол, откуда её столько взялось, и почему никто не заботился о содержимом тайника. Её было так много, что я еле-еле различила около десятка тонких бумажных папок, опирающихся на стенки грязного «сейфа». Пожелтевшие от времени, глубоко спрятанные под «землёй», они отдалённо напоминали документы, разные отчеты и графики отца. Знала ли я о том, что, дотронувшись хотя бы до одной из них, оставлю за собой неизгладимый след стершейся пыли? Знала ли о том, что пыль уже не вернётся на прежнее место, и понадобятся годы, чтобы улики исчезли? Да. И, правда, это остановило меня. Но затем, словно по велению ужасно озлобленного на меня рока или какой-то другой насмехающейся твари, я... чихнула. Просто, глупо, громко и неожиданно. Осевшая тяжёлая пыль резко взлетела, заразила собой воздух, и мне вновь пришлось чихнуть. Я ошарашенно глядела на слетевшие с папок доказательства собственной глупости. Глаза слезились, секунды быстро бежали, мозг пытался найти выход, но мои поганые пальцы снова его определили. Ведь хуже быть уже не могло, так? Преступление совершено, и, пока преступник не пойман, он должен получить выгоду. Меня не интересуют миллиарды, меня гложет противное любопытство. Я не хотела лезть в чужие документы, но та странная штука - судьба, в которую я даже не верю, все устроила сама. Аккуратно взяла первую папку, аккуратно раскрыла, аккуратно взглянула в чётко сфотографированные глаза своей матери. Не чувствуй и не паникуй, Джун, абстрагируйся и анализируй. Мои пальцы не дрожали, пока я медленно листала страницы её тщательно подобранного досье. Здесь были медицинские карты, скандальные вырезки из статей газет, разные пароли от её учетных записей. Дикие шпионы собрали все то, о чем, наверное, не догадывался даже её муж. Мои глаза спокойно перемещались от слова к слову и замерли лишь два раза. Когда я прочитала своё имя в графе «Семья». Когда наткнулась на маленькую, смазанную фотографию, где Диана Моретти не официально улыбается, не подписывает бумаги, не участвует в переговорах, а скованно обнимает свою маленькую дочь, восьмилетнюю дикую дочь. Изображений со мной больше не было, но были вклеены ещё пара снимков мамы. Никогда не видела признаков старения на её лице, никогда не думала, что у нее появлялись морщины и темнели круги под глазами, Диана - это что-то вечное и постоянное для меня. Как и любая мать для своего ребенка. Но эти снимки не то чтобы явно «говорили» о её возрасте, они «шептали», что время не бесследно проходит даже для нее. Их сделали около семи или восьми лет назад, и все досье не обновлялось, наверное, столько же. Подозревая, что точно такие же документы и в в остальных папках, я убрала на место эту и протянула руку к следующей. Сара Робертс мило улыбается на камеру, стеснительно накручивая локон своих великолепных волос на палец. Эта кукла позировала даже диким мятежникам. Я нахмурилась, поверхностно просмотрела пару абзацев. Закрыла. О реальной, настоящей девятнадцатилетней Саре я знаю намного больше, а список добрых дел, совершенных этой уже одиннадцатилетней противной девочкой, меня мало интересовал. Взяла другую папку, открыла и чуть похолодевшими губами вслух тихо прочла первую строчку - «Джун Моретти». Взгляд упал на старый снимок уродливой, нескладной дикой девчонки. Я всматривалась в её черты лица так, будто никогда не видела этого человека, будто не она ежедневно смотрела на меня из отражения зеркал, будто мне не омерзительно вообще разглядывать её карие глаза. Это досье было точно таким же, как и остальные, за исключением около десятка вложенных бумажек - заключений генетических экспертиз. Каждая твердила одно и то же: Предполагаемый отец: Николас Моретти Ребёнок: Джун Моретти Вероятность отцовства: 99,985% Даже дикие шпионы сомневались, что я дочь Моретти. Даже дикие шпионы не верили, что у него может быть ТАКОЙ ребёнок. Мне оставалось только горько усмехнуться и попытаться собрать осколки своего мнимого хладнокровия в кучу. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как чертова половица поддалась моим тщетным усилиям, но я точно не хотела сейчас объясняться с Каем, если вдруг он здесь объявится. Я вскрыла пол в библиотеке, нашла там тайник с кучей досье на влиятельнейших людей штата и их семьи, ужаснулась собственным фотографиям детства, поняла, что среди высшего окружения полно шпионов, о, ты приготовил тосты? Это будет эпичным концом моей истории. Удивительно, но я быстро сумела все собрать обратно и вставить половицу так, будто никто ее не терзал и не проклинал около десяти минут. Я хотела фломастеры и календарь? Передумала. Буду следовать моде, проделаю дуры в полу и спрячу туда свои немногие пожитки. Медленно спускаясь по лестнице на кухню, я лихорадочно задавалась вопросами, ответы на которые остались спрятаны в полу. Кай не знает, кто я. Но его дом явно все знает. Пыль говорила о том, что тайник давно не открывали, информация досье не обновлялась около восьми лет. Сколько было Каю, когда её собирали? Пятнадцать? Шестнадцать? Не мог ведь подросток лезть во взрослые, республиканские дела? Мог? И все это время скрывал, что знает о моем вранье? Зачем? Знает или не знает... А если знает, что предпринял? И если не знает, что предпримет, узнав? Всё может рухнуть к черту, если до сих пор не рухнуло... А что «все»? Разве у меня есть система или план? Глупости. - Что опять не так? Углубившись в свои отчаянные, мрачные мысли, я не заметила, как дошла до кухни. Зато это заметил Кай. Он недовольно смотрел на меня, сложив руки на груди. Испорченный свитер сменился на яркую футболку с каким-то логотипом. На мирно разделяющем нас столе остывали аппетитные с виду тосты, там же стояли две чашки с дымящимся горячим напитком - чаем. Что не так? «Чихнула и немножко сошла с ума», - подумала я и пожала плечами. Скоро это станет моим любимым жестом. - Ты до сих пор не успокоилась? - раздраженно спросил Кай, садясь за стол. Это риторический вопрос? Я буду спокойна тогда, когда мои волосы засияют белизной, а глаза загорятся голубым пламенем. - Успокоилась, - я осторожно присела, неловко протянула руку к чашке. Принятие пищи несколько интимно. И насладиться им можно только в одиночку. Я молилась, чтобы телефон Кая снова противно завибрировал, и дикарь испарился. - Откуда ты знаешь про книги? -неожиданный вопрос дикаря, сейчас намазывающего тонкий слой джема на тост, меня, конечно, встревожил. Вломилась в кабинет отца и десять лет читала его запрещённые собрания. - Мои родители, - я сглотнула, - Преподаватели. Точнее, отец. А мама - доктор, поэтому я в курсе насчёт эли... Я замолкла, хлебнула чаю. Представить Николаса Моретти учителем в какой-т