Пожалуйста, помедленнее.
– Поняла? – в ответ на его вопрос я только кивнула, не доверяя собственному языку.
– Умница, птичка.
Дикарь вернулся к помешиванию омлета так просто, будто ничего не произошло. И я задумалась над тем, что, быть может, для него это и есть «ничего». Что он привык учить девиц нарезать овощи, щекотать во сне их пятки и расстегивать пуговицы сложных платьев, а я, наивная и ассоциальная, впадаю в транс, стоит только взять меня за руку.
Я расстроилась собственным предположениям и объяснениям. А зачем расстраиваться, к чему траурное настроение, если «ничего» – упрощение, которого и мне следует добиться? Чувственная реакция нелогична, но её, в целом, и быть не должно.
Тебя учили думать, Джуни. И, похоже, не доучили.
– Какие у тебя планы, птичка?
– Что? – погруженная в раздумья, я не поняла, о чем дикарь говорил.
Он забрал порезанные овощи, замешал в яичную массу и осторожно вылил ее на раскаленную сковороду.
– Что ты будешь делать, когда вернешься домой? Что ты будешь делать по жизни? Специальность?
Приходить в себя. Лгать всем на свете о том, что произошло. Абстрагироваться и идти дальше, как будто ты не расстегивал пуговицы на спине «моего» чужого красивого платья, как будто я не разговаривала с директором смешанной школы, как будто мертвая для мира Инесса не учила меня макияжу. Политик должен быть патриотом, следующим правилам собственной страны. Если сам руководитель не уважает свой же закон, то что ему ждать от подчиненных? Но что бы ни случилось, как бы жизнь ни перевернула всё моё сознание в очередной раз, я приняла решение молчать. Я видела вещи, которые не должна была. Я выжила благодаря людям, которых быть не должно. И в этом бесконечном долгу перед Каем и его близкими, я ни за что не сделаю что-то, что может навредить его семье.
– Я училась на педагога, – на ходу сочиняла я, ведь на политиков учатся дети политиков, а вся власть в Республике передается по наследству, и Джун Майер там делать нечего. – Буду кого-то чему-то учить. А ты закончил университет, я помню, но по какому направлению?
Дикарь почему-то смутился. Мне было так гадко ему лгать. В голове я уже визуализировала, как буду легко обманывать родителей, что ничего не помню, ничего не знаю, но всё замечательно. Без угрызения совести, без сомнений и сиюминутных пауз. Но смотреть на Кая, который с мягкой улыбкой помешивал яйцо на сковороде, и делать вид, что открываюсь, выворачивало что-то изнутри. Я сама себя презирала.
– Я не закончил, – тяжело признался Кай. – Учился, но ушел. Меньше года, если честно.
– И какая была специальность?
Он, стоя ко мне лицом, широко улыбнулся и покачал головой.
– Искусство.
Что? Дикарь, изучающий, чем портрет отличается от натюрморта? Я никогда и думала, что мои брови могут так высоко подняться.
– Я был очень трудным подростком, птичка. Не смотри на меня так, – посмеялся он. – Мне было всё равно на это чертово искусство, мне просто нужно было сделать что-то возмутительно странное. Я не додумался до чего-то лучше.
Дикарь, который протестовал против кого-то университетом? В шестнадцать лет на него могли давить родители, старший брат, указывая, по какой дороге ему стоило бы пойти. Я не могла представить Кая бунтующим подростком, сидящим на парах по заумной литературе.
– Спасибо, что поделился, – улыбаясь, произнесла я. – А мне всегда было интереснее в политологии, в управлении. Ходила на курсы, на очень много лекций, курсов, на дебаты.
– Но без покровителей ничего дальше курсов не заходит, верно? – Кай осторожно разрезал готовый омлет, положил на тарелки. Пахло очень вкусно.
Мы спокойно сели напротив друг друга, поставив на стол приборы, чашки с черным чаем и тарелки с аппетитным завтраком. Атмосфера в моем настоящем доме никогда не была настолько домашней как та, что витала на кухне дикаря сейчас.
– Сам понимаешь, – пожала плечами я.
Я добавила щепотку правды, потому что была тронута его рассказом. Потому что сама очень хотела хотя бы что-то рассказать.
– Мне жаль, птичка, – он нахмурился, грустно улыбаясь. – Знаешь, тебе бы очень подошло.
– Правда?
Ни отец, ни мать, ни обожаемая тетя никогда не говорили, что я буду хороша в своем деле. Отстраненные родители контролировали оценки, но не пытались поддержать, не могли видеть дикарку где-то «наверху», чтобы хоть что-то сказать. Меня учили, давали знания, добивались понимания. И ни разу не вкладывали в это свое личное мнение. А Еве, уставшей от произвола власти, настолько осточертела вся политическая структура, что она и не хотела, чтобы я становилась к ней причастной.