– Конечно. Я вижу, как в твоей голове крутятся колесики, как ты взвешиваешь каждое слово, как ты осторожна. И то, как ты вела себя на той вечеринке вчера. Такая собранная леди, – его улыбка заставила и меня улыбнуться.
– Правда?
– Правда, птичка. Ты выглядела так, будто вся эта чертовщина за твой счет и под твоим контролем.
Я не знала, как обозвать это чувство – желание широко, по-настоящему открыто улыбаться, одновременно пуская слезы от глубины того, на сколько же была тронута внутри. Я, я леди? Я, я и контроль?
– Спасибо, – мой голос упал до шёпота, – я не ожидала.
В ответ Кай спокойно кивнул. Одновременно я ковырялась и в тарелке с остатками завтрака, и в запутанных эмоциональной окраской мыслях. Мне было приятно, даже слишком – проснувшееся внутри свечение от его похвалы заряжало энергией и настоящей верой в себя. Стало теплее.
– Тебе лучше? Вчера ты выглядел больным.
Голос Кая все еще звучал чуть более хриплым, чем обычно, но разница в лучшую сторону была очевидна.
– Лучше, – дикарь с улыбкой хмыкнул, – я отлично спал.
Опустив взгляд в тарелку, я просила своё лицо не краснеть.
Одна интересная теория взаимоотношений гласит, что если человеку легко и просто с другим человеком, то эти люди – правильные. Правильные не для общества и его стандартов, правильные не для их семей и длинных планов, правильные друг для друга. Даже в дико неправильных обстоятельствах, в странных предусловиях и необычных рамках правильные люди складываются гладко, как части головоломок. Они не обламывают сложные грани друг друга, не меняют форму, не пытаются изменить содержание. Они просто существуют, тем самым уже дополняя друг друга.
Насколько неправильным должен быть мир неправильного человека, чтобы он мог посчитать себя в нем правильным?
– Температуры нет?
– Можешь проверить, – Кай вызывающе приподнял брови.
Всем своим видом он давал понять, что бросает мне вызов. А я – взрослый, иногда разумный и вроде бы рационально мыслящий человек, не должна отвечать на провокации, должна быть выше этого. Не должна, протягивая через весь стол ладонь, прикасаться к его лбу. Задерживаться в этом положении на секунд пять, пытаясь угадать, нет ли у него жара, понятия не имея, какая температура является нормой, я тоже не должна была. Но, видимо, последнее время я проживала по принципам «лучше сделать, чем думать» и «сделанное не отменить, поэтому смысла раздумывать о прошлом нет». Я делала всё неправильно и была чертовски этому рада.
– Вроде нормально, – отстранилась я.
– Птичка, – тихо произнес пристально смотрящий на меня Кай. – Нужно по-другому.
– Как? – на шепот перешла и я, завороженная его темными глазами.
– Я покажу тебе ночью, маленький политолог, – прошептал он, а затем громко продолжил, – когда никто не будет стоять за стеной и совать свой сделанный нос в чужие дела. Хорошо, Ина?
– У меня натуральный нос, Леманн, – Ина, одетая в черный брючный костюм, моментально развеяла чары момента.
Если честно, я и не осознавала, что какой-то «момент» был, пока он не оказался разрушен. Кай смотрел на меня, я же концентрировалась на чем угодно, только не на нем.
– Простите, вы тут так мило сидели, я не хотела заходить, – пыталась оправдаться она. – Как всё прошло вчера?
Она распустила убранные в высокий хвост волосы, помассировала кожу головы. Даже мои мечты о золотых волосах, о голубых глазах становились тише, отходили на задний план, пока я находилась в диком коттедже. Чувство собственной неправильности заглушалось.
– Вы теперь со мной не разговариваете?
– Все было хорошо, – сказала я.
– Да, тебя же там не было, Ина, – продолжил дикарь. Белая, смеясь, присоединилась к завтраку. Она рассказывала о сомнительных клиентах, о сфабрикованных делах, о легких на взятки адвокатах, но я не могла переключиться с мыслей о предстоящей ночи к совершенно не подходящей ей работе.
Я чувствовала волнение каждой клеточкой своего организма: пока помогала прибирать кухню, пока рассказывала Ине о странных персонах, которых пришлось увидеть вчера. Стараясь отвлечься беседой с Иной, решившей расположиться в гостиной, а кухню предоставить увлекшемуся ноутбуком дикарю, я говорила о чем угодно, чтобы перестать думать о том самом.
Ина непринужденно сидела на одном диване вместе со мной, не желая ни отодвинуться, ни отвернуться. Её улыбка, мимика, язык тела располагали к себе – может, этому и учат где-то в слишком престижных университетах, но всё в ней воспринималось гармонично, будто свойственно ей от природы. Эта женщина влюбляла в себя, даже не стараясь.