Ирграм сжал руку в кулак.
— Не случайно. Это слезы матери-Земли. Они способны очистить тело от любой отравы. Почти. Мне показалось разумным взять с собой.
Верно.
Не для Ирграма. В городе магов часто используют зелья, и далеко не все полезны для здоровья.
— Мне жаль, что вам пришлось потратить на меня.
— Не стоит переживать. Я озаботился запасом. Тем паче, в случившемся есть наша вина, — жрец протянул руки к костру и кожа побелела, что было странновато. Как и светлое пламя, все еще слишком яркое, чтобы смотреть на него. — Это яд нашей земли, сотворенный тем, кто умеет обращаться с ночной лилией. И многими иными ингредиентами.
Значит, не слуги.
Мешеки.
Ирграм не сдержал смешок. Кто бы мог подумать. Мир иной, а порядки те же. Предательство, отрава.
— Кто-то знает слишком много. Я сообщил о том Верховному. Он отыщет виновного.
— А… мы?
— Мы продолжим свой путь. Завтра. Постарайтесь отдохнуть. К сожалению, мы больше не сможем останавливаться так часто. И так надолго.
— Спасибо, — выдавил Ирграм.
— Мы должны найти её.
— Девочку?
— Ту, что послана богами, — жрец больше не улыбался. — Ибо если та, которая суть её отражение, способна дарить жизнь, то что может истинное дитя Света?
Почему-то желания узнать у Ирграма не появилось.
Совершенно.
Старик дышал.
Все еще дышал. Лежал с открытыми глазами, слепо пялясь в небеса, и дышал. На губах время от времени появлялась пена, но она оседала, и капли расползались по грязным щекам.
— Он вообще как? — поинтересовался Миха, склоняясь над телом. — Соображает?
Ица пожал плечами.
Ну да, его дело пациента реанимировать, а дальше чего — это пусть Миха думает. Он нахмурился и зачем-то поводил рукой перед носом Такхвара. Тот глаза и закрыл.
И открыл.
Снова закрыл, чтобы захрапеть. Заливисто так, прям аж зависть взяла. Они тут полночи хороводы водят, пытаясь понять, жив он или не очень, а этот спать.
— Он что, серьезно? — Джер, который боязливо держался в стороне, осенил себя непонятным знаком. — Спит?
— Спит, — согласился Миха. — Вот же… гад.
Ругаться при детях нехорошо. И неосмотрительно. У них же память и, как правило, на то, что запоминать вовсе не след.
— А мы что делать будем?
— Я бы пожрал, — Миха поскреб живот, который заурчал, соглашаясь, что предложение диво до чего хорошее.
— Я бы тоже, — Джер вздохнул. — А… он не восстанет?
— В смысле?
— Ну… один приятель… так-то он болтает много, но говорил, что видел, как покойник восстал. Стало быть, не похоронили, как надобно, вот и восстал. Вот.
— Он не покойник.
Миха пощупал руку. Пульс был. Сердце тоже билось. И грудь вздымалась, стало быть, дышал. А покойники не дышат.
— Ну… мало ли. Вдруг.
— Не восстанет, — волей своей решил Миха, а то так вовсе без обеда остаться недолго. Вон, время к полудню, самое время гадюкам солнечные места искать.
А Михе — гадюк.
Не сказать, что охота была сильно удачной, то ли гадюки уже знали, то ли места были такие, не больно-то змеиные, но вернулся Миха с парой лягушек и тощеватой, какой-то заморенной змеею.
— Когда я уже нормальную еду есть буду, — мрачно поинтересовался Джеррайя, вгрызаясь в лягушачью лапку. Только кости на зубах захрустели.
Такхвар ничего не произнес.
Он был бледен, худ, куда худее обычного, но вполне себе жив, что категорически не укладывалось в Михиной голове. Он даже не удержался, пальцем ткнул, убеждаясь, что старик теплый.
Не бывает такого.
Ица привычно забрался на ветку и оттуда наблюдал за прочими, притворяясь, что ничего особенного не случилось. Этак поневоле верить станешь, что и вправду не было.
Примерещилось.
Меж тем, расправившись с гадюкой, старик старательно завернул куски змеиной туши в лопухи, а те положил на угли. Вытер руки и застыл, уставившись на мясо.
Миха не торопил.
Помер человек. А потом был реанимирован, и ладно бы нормально, так нет же ж, выбрали наиизвращеннейший способ. От такого просто не отойди.
Он стоял, шевелил губами, будто спорил с кем-то. Когда же запах жареного мяса стал именно таким, чтобы рот наполнился слюной, Такхвар вытащил обуглившийся лист.
— Прошу, — сказал он, протянув его мальчишке. — Господин… барон.
А голос-таки дрогнул.
— Что? — и рука у Джера дрогнула. Кусок повалился на землю, покатился, собирая пыль и мелкий мусор. Дикарь был недоволен: кто ж так с едой-то обращается?
— Мой брат умер.
— Когда.
— Тогда, когда умер и я. Он мог бы жить.