Стало легче.
Визжащей девице, что появилась следом за негром, он свернул шею. В руках девица держала тесак и чью-то голову, и данное обстоятельство несколько успокоило совесть.
Да что тут творится-то?!
Миха вытер камушек и, осознав, что вариантов у него не так и много, сунул его за щеку. Поднял тесак. Огляделся.
Позади тварь доламывала остатки корабля. Второй застыл в полусотне метров и выглядел почти целым. Но борта его облепили полуголые люди.
Визжащие.
Перемазанные кровью и потрохами люди. Они же раздирали остатки второго голема, который то ли неудачно упал, то ли сам по себе сломался, но застыл, странно перекосившийся, неподвижный. Взмахом тесака Миха остановил очередного ненормального. Да они точно не в себе! А гул нарастал. И в нем дело. В этом гудении, которое почти лишает разума. И даже странно, что Миха держался.
А он держался.
Ледышка за щекой не позволяла провалиться в алую бездну ярости.
Вокруг пахло кровью и дерьмом, и смесь эта запахов казалась до того привлекательной, что Миха готов был изваляться в ней, пропитаться ею.
Опять тошнит. И тошнота помогает удержать ускользающее сознание.
А гул уже не в голове. Гул вокруг.
Рядом.
Надо идти на звук. И Миха идет.
Бредет.
Пробирается меж трупов, которых как-то много, стараясь не задерживаться взглядом. Но все равно видит. Вот женщина с неестественно вывернутым телом. Пожилая. Красивая. В богатых одеждах. А рядом с нею две совсем молоденьких девочки. И одна даже жива, она сидит, прижимая руки к разваленному животу, и слабо порыкивает.
Мужчины. Возможно. Переломанные. Перерубленные.
Кем?
Теми же, что лежат дальше.
Убей.
Убей. Убей. Убей.
— Хрен вам, — Миха вытер кровавые сопли.
Ну, маг! Он ведь знал! Не мог не знать. И он все подстроил. Зачем? Чтобы убить наставника? Неужто другого способа не было? Менее глобального.
На Миху выскочила пара гигантов, чья кожа была черна и расписана шрамами. Взметнулись цепи. И тело само ушло от удара. Двигалась пара быстро, но не быстрее Михи.
И уж куда медленнее Мастера клинков.
А кровь оказалась алой.
Сладкой.
И ненадолго заглушила гул в голове.
Мать твою, он что, еще и каннибал? Миха уставился на тело у ног. Часть его требовала вырвать свежую печень и сожрать её сырой. Вторая что-то там бормотала про неразумность и прионные болезни.
Сам Миха вытер кровь с лица и огляделся.
Стена, отделяющая рынок рабов от города, была не сказать, чтобы далеко. Но в город ему точно не надо. В городе он долго не протянет. А вот если пробиваться дальше, по дороге, то шанс есть. Главное уйти, пока маги не опомнились.
А они должны опомниться.
Не может местная заваруха незамеченною остаться.
Значит, времени не так много, но сперва Миха должен найти источник звука. Ведь близко же.
И он с некоторым сожалением — печень врага бросать не хотелось категорически — переступил через трупы. Идти оказалось недалеко.
Сперва Миха пробрался через полуразрушенные хибары. Некоторые из них вяло занялись, вокруг других лежали тела, судя по приличной одежде, отнюдь не рабов. Потом были помосты.
И снова мертвецы.
Берег.
Корабль, на сей раз нормальный, без колес, правда, он горел и весьма интенсивно, выпуская в сизое небо полосы дымов. Тут же, на берегу, растянутые веревками, отходили люди. Миха видел их лица и раззявленные рты, из которых не доносилось ни звука.
Или доносилось, но он утратил способность слышать?
Все заглушал тот же дикий гул.
И тогда Миха увидел её.
Женщину, что сидела на огромном дощатом щите. Щит держали четверо темнокожих гигантов. Их лица, расписанные белыми и синими полосами, казались уродливыми масками. Бугрились мышцы, выталкивали шрамы, из которых складывался сложный рисунок. И он сам по себе гляделся одеждой.
Миха отступил в тень полуразвалившегося барака.
Но его то ли не заметили, то ли не сочли опасным. Гиганты стояли. Женщина стучала по маленьким барабанам, стоявшим на коленях, целиком сосредоточившись на этом занятии. И лицо её, застывшее, неподвижное, ужасало.
Она не была молодой.
Скорее наоборот. Миха отметил седые космы, такие яркие на фоне черной кожи. И обвисшую грудь. Складки на боках. И руки, что взлетали и опускались, едва-едва касаясь поверхности барабанов. Но каждое прикосновение порождало гул.
И гул отражался в голове.
Он вызывал боль и ненависть. И пелена ярости вновь упала на глаза, заставив отступить.