Устроившись на ветке, Миха закрыл глаза. Тело вновь налилось отвратительной тяжестью, намекая, что к дальнейшим подвигам не готово. Его только и хватило, что сковырнуть пластинку коры, которую Миха засунул за щеку. Жевал медленно, тщательно, часто сглатывая горькую слюну.
Долго он на траве не протянет.
Ничего. Ему хоть немного бы в себя прийти, и там он что-нибудь да придумает. На этой мысли разум отключился.
И включился лишь глубокой ночью, когда откуда-то из глубин леса до Михи донесся протяжный вой. Вой этот заставил уши дернуться, а шерсть на загривке поднялась дыбом. И из приоткрывшейся пасти вырвался низкий рык.
Впрочем, Миха тут же вскарабкался повыше, не столько из надежды что-либо разглядеть — лес был темен и полон суетливых теней — сколько из нежелания знакомиться с местными волками. Тут и мхи-то странные, чего о других говорить.
И уже там, на вершине дуба, Миха вполне себе спокойно устроился меж ветвей и закрыл глаза. На сей раз он не провалился в беспамятство. Напротив, сознание его разделилось. И часть его настороженно следило за происходящим, отмечая малейшее движение.
Вот скользнула мимо сова, и мышь запищала в когтистых лапах.
Под деревом прошел зверь и довольно крупный, с резким хищным запахом, от которого Миха насторожился. Но зверь не стал задерживаться надолго, обошел дерево, вздохнул тяжко и отправился дальше.
Волки завыли, но уже в другой стороне.
Скользнула тенью ласка, правда, уже сама остановилась, почуяв Миху. И решила не связываться.
Лес жил своей жизнью, такой спокойной, знакомой, и эта знакомость окончательно успокоила Миху. Во второй части его сна он куда-то бежал или откуда-то бежал. Во сне было много запахов, на диво неприятных, и звуков не меньше. Иные вызывали в сердце ужас, и тогда Миха почти просыпался, но ненадолго.
Он раскрыл глаза незадолго до рассвета.
Темнота отступила, небо побелело.
Запахло сыростью.
Миха потянулся и, скатившись на землю — все чувства его говорили, что крупных хищников поблизости не наблюдалась — принюхался.
Пахло лесом.
Мхом. Деревом. Цветами. Зверьем. Миха ненадолго задержался, разглядывая округлый след зверя, когти которого оставили глубокие царапины на корнях. Медведь? Разве что иной, Михе не знакомый. И развернувшись, он направился в другую сторону.
Зверь был большим.
Нет, Миха, возможно, и с медведем справился бы. Но зачем?
В животе заурчало, и тело напомнило, что благие намерения — намерениями, но вот пожрать бы не мешало. Миха принюхался. Лес был густым, диким, и зверье в нем, судя по остаточным следам, водилось. Вот только как его добыть?
Встав на след кого-то, по ощущениям, рогатого и копытного, Миха некоторое время шел по нему, потом остановился, ибо суть его твердила, что бежать за лосем можно долго, но смысла в этом не так, чтобы много. На лосей иначе охотятся?
Как?
Миха не знал. Но провидение смилостивилось и послало толстую жабу, которую он сожрал вполне себе сырой. Потом ему удалось наткнуться на ужа, довольно верткого, но и крупного. Ужа Миха закусил горстью синих ягод, достаточно кислых и вяжущих, чтобы избавиться от гадостного послевкусия. Подумалось, что покойный маг, конечно, был засранцем, но зато теперь можно не бояться отравы. И синие ягоды Миха закусил красными.
Заодно и жажду утолил.
Почти.
Потом уже, ближе к полудню, если верить ощущениям, он ненадолго задержался у лесного ручья. Земля здесь была изрыта копытами, что давало надежду на добычу, чуть более крупную, нежели жаба. Живот снова заурчал, напоминая, что жаба-то была давно.
И уж немногим позже.
А ягоды — это вовсе несерьезно.
Миха почесал спину о ближайшее дерево и огляделся. С одной стороны, конечно, можно засаду устроить. С другой, — а как? То есть, вот он залезет на дерево и… будет сидеть?
Оружия у него нет.
Никакого.
А ведь уходил он с клинком и неплохим. Но тот потерялся. Как? И когда? Миха поморщился, злясь на себя за глупость. Помирать решил.
Надо было и помирать.
С оружием.
А теперь стоит дурак дураком, хоть ты дубину выламывай. Миха и попробовал. Он выбрал деревце, подходящее с виду, и-таки в конечном итоге выдрал его из земли. Деревце сопротивлялось, норовя хлестануть по морде, кора с него слезала лохмотьями, руки пачкались в липком соке, и дикарь внутри недоумевал. Он явно видел процесс изготовления дубины иначе.