Сто ударов сердца.
Уже девяносто.
И еще пять, чтобы добраться до скулящего мальчишки, который силился встать, но никак не решался вытащить нож из ноги. Один — чтобы рывком поднять его.
Второй — закинуть на плечо.
Пацан ойкнул.
— Не дергайся, — рявкнул Миха. — Если выжить хочешь.
И сгреб ребенка, который так и сидел, сжавшись в комок, не подавая признаков жизни.
Сколько потратил?
Много.
Ребенок почти невесомый, а вот пацан тяжеловат, но не сказать, чтобы критично. Справится.
— Не отставай, — Миха бросил уже деду.
Уходить.
Красные огоньки мигают, танцуют, складываясь сложным узором. И манят задержаться ненадолго, посмотреть, подсмотреть. Разве можно пройти мимо такой красоты?
Еще как.
Миха прибавил шагу.
И потом, скатившись с твердой земли в моховую жижу, вовсе побежал. Бег по болоту — еще то удовольствие. Ноги проваливаются сквозь мхи, в ледяную воду, в топь, что обнимает, засасывает, заставляя терять равновесие. И каждый шаг приходится отвоевывать.
А где-то рядом вздыхает болотными газами трясина.
Колышется свежей зеленью. Не оступиться бы.
Не провалиться бы.
Миха все-таки проваливается, пусть не по пояс, по колено, но парень на плече взвизгивает. А вот ребенок спокоен. Вцепился в Михину драную куртку ручонками, обвил ногами Михину ногу, повис себе и держится.
Молодец.
— Господин, господин… — старик барахтается в болотной воде, но выбирается. Падает и встает. Падает и снова встает, чтобы идти по следу.
Троих Миха не утянет.
И двоих.
И если кого-нибудь бросить. Это ведь не Михина война, он тут вообще случайно. Чего ради ввязался? Мог бы и уйти тихонько.
Снова падение, от которого удержатся выходит чудом.
А время на исходе. Миха спиною чует, как раскрывается за спиной огненный цветок. Сперва медленно, лениво, будто только-только пробудившись от долгого сна.
И обернувшись — не надо было.
— Господин… — хнычущий голос мешает избавиться от ноши.
Сам бы Миха успел.
Точно.
Он видит, как над островом поднимается алый столб пламени, такой яркий, что вокруг становится светло, как днем. Столб раскрывает огромные лепестки, и те медленно выгибаются, чтобы сомкнуться вокруг чудовищного стебля, порождая волну пламени.
— Вниз! — Миха стряхивает парня, а ребенка отдирает силой. — Задержите дыхание!
Он сам падает во мхи, уже не пытаясь выбраться из болота, но наоборот, пытаясь закопаться в него поглубже. И холодная вода заливается в нос, в уши. Рядом с Михой возится пацан, но он боится, что огня, что болота. Болота больше. И Миха, дотянувшись, просто вжимает его в жижу.
Ребенок ныряет сам, правда, не выпуская при этом Михиной руки.
А по мхам летит, шипя и плюясь жаром, огненный вал. Миха только и успевает, что подгрести под себя обоих. Он ведь… он как-нибудь выживет.
Он же этот.
Химероид.
У него способности. И мутации. И еще хрен знает что впридачу. Огонь вгрызается в спину, оглушая болью, но Миха стискивает зубы и поглубже засовывает голову в болото.
Радиус распространения этой хрени должен быть ограничен.
Сто ударов сердца?
Время положили бы с запасом.
Так, чтобы хватило самим уйти. Стало быть, охват будет небольшим и то, что до них долетело — это лишь слабое эхо силы. Но легче от понимания не стало.
Под Михой слабо барахтался мальчишка, благо, молчал, но упрямо пытался выбраться. А вот ребенок затих, прижавшись к Михиному боку. И тот слышал лишь ровное и на диво спокойное биение сердца.
Ненормально, когда в подобных ситуациях дети спокойны.
Точно не нормально.
Пламя схлынуло.
И на опаленную спину полилась холодная вода, добавляя боли. Миха поднялся, как сумел. Вытащил пацана за шкирку. Живой? Хорошо, что живой.
Для него.
Сидит, пытается откашляться и отплеваться. Мокрый. В жиже. Во мхах, клочья которого лежали на лбу. Страшный, но все одно живой.
— Т-ты… — просипел он, когда сумел заговорить, а случилось это не сразу. Миха не торопил.
Хреново человеку.
И Михе не лучше. Что поделаешь, такая вот поганая штука — жизнь. Детеныш, разжав руки, плюхнулся в грязь, правда ловко упал, на ноги.
И также ловко поспешно спрятался за Миху, вцепившись ручонками в штаны.
— Т-ты… — повторился мальчишка, вытирая лицо. — Да как ты…
— Господин! — раздался знакомый голос, и от визгливого этого тона ухо Михи дернулось. — Господин, слава всем богам, вы живы!
Старик восстал из болотной жижи, и ныне походил на чудовище, грязное, уродливое и очень суетливое.