— З-заткни его, — попросил мальчишка, прикусывая губу.
И руки убрал.
Подбородок выдвинул.
Отвернулся.
Клинок вышел легко. Из раны потекла кровь, но не сказать, чтобы обильно. Стало быть, или повезло, или, что куда вероятнее, разбойник решил поиграть.
И ладно.
Миха вспорол штанину, открывая доступ к ране. Небольшая. И вида аккуратного. Он наклонился и принюхался. Гнилью не пахло, и дикарь согласился, что это очень даже неплохо.
Хотя, конечно, рановато.
Темная вода кое-как смыла кровь. Мох лег сверху, а на него — тряпица, протянутая дрожащею рукой. И замотать все это добро, перехватив тем самым кожаным шнурком.
— Если не загноится, то жить будет, — сказал Миха старику, что замер рядом и только шею тянул.
— Слава богам! — отозвался тот, кланяясь. — И вам, добрый господин! Поверьте, ваше участие не останется незамеченным! Барон — человек в высшей степени справедливый! Он сумеет достойно вознаградить вас!
Мальчишка всхлипнул и, глянув искоса, спросил:
— Ты кто такой?
— Дикарь, — Миха огляделся. — Спать. Утром выходим.
— Куда?
— Куда-нибудь.
Не говорить же, что он понятия не имеет.
Пока не имеет. А утром, глядишь, какая мудрая мысль в голову и забредет.
— Спать? Здесь? — паренек то ли привыкал к боли, то ли была она уже не такой сильной, огляделся.
— Здесь.
— Вот прямо…
— Варианты? — поинтересовался Миха.
— Господин просто не привык. Однако уверен, что он не посрамит имени де Варренов и справится со всеми невзгодами, выпавшими на долю его, — поспешил заверить старик, стягивая с себя тряпье. — Господин, земля горячая, и остывать будет еще несколько часов. А остаточное поле отпугнет зверей. И место не такое уж дурное. Сейчас лето и тепло, и если позволите, я укрою вас…
Миха не стал слушать.
Он сделал несколько шагов вглубь острова, прислушался и согласился, что, чем бы ни было это остаточное поле, дикарю оно не нравилось. А стало быть, и Михе лезть не стоит.
Он зевнул.
И лег на землю.
Подумал вяло, что грязи станет больше, но в его положении грязь — меньшее, о чем следует беспокоиться. Миха прикрыл глаза, уступая сознание тому, кто умел спать вполглаза.
Последнее, что он ощутил — легкое раздражение от того, что чужой детеныш пристроился рядом. Впрочем, детенышей следовало беречь.
Да и теплее вдвоем.
И дикарь перекинул руку через хрупкое тельце ребенка. Тот не возражал.
В покоях юной императрицы все так же пахло смертью, но теперь к запаху этому добавилась легкая вонь разложения. Оно пока проявилось темными пятнами на руках служанок, и желтоватой жижей, в которую превратились глаза их.
Жижа текла по лицам, словно слезы.
Ирграм позволил себе отвернуться.
— Их надо будет сжечь.
— Проклятье опасно? — поинтересовался молодой жрец, приставленный Верховным.
— Не само проклятье. Проклятья как правило действуют или на конкретного человека, или на определенное место. Они выплескивают силу, и отдав её, растворяются.
Ирграм зажал нос платком. Запах становился невыносим.
— Однако замечено, что очень часто в местах, где случалось появиться сильному проклятью, возникают болезни. Многие — весьма заразны. И потому настоятельно рекомендуется при обнаружении проклятья тщательнейшим образом очистить и место, и тех, кого оно коснулось.
А ведь не определит он, как давно умерла эта женщина.
И почему?
Проклятье «Темной крови» из числа направленных. Оно создается для конкретного человека, и девочка просто должна была умереть. Но лишь она. А тут мертвы все.
Он подошел к клетке, убеждаясь, что птицы уже превратились в комочки слизи.
Или дело в наложении? Два контура, заряженных силой, столкнулись? И «Зеркало», как положено истинному зеркалу, отразило проклятье? Обратило его силу вовне? Но на лице женщины, как и других, нет характерных следов.
Позвать бы Варенса, но Император не отпустит его от названной своей дочери.
Ждать?
Тела расползутся.
Тогда что? Думать? Ирграм обошел комнату, и жрец следовал за ним по пятам. Это несказанно раздражало. А еще окружающая тишина заставляла нервничать. Появилось то нехорошее чувство страха, необъяснимого, иррационального.
Подобный он испытывал в мертвецкой, когда был еще студентом.
— Сжечь, — упорно повторил он. — И чем скорее, тем лучше. Люди, которые будут выносить эти тела и одежду, и все это, должны будут сидеть здесь взаперти двадцать дней, чтобы, если обнаружится болезнь, не допустить её распространения.