— До города всего ничего, а такое убожество! — то ли восхитилась, то ли ужаснулась она. — Нет, ты только посмотри! Эти люди, они почти животные!
— Есть те, кто и вправду полагает их животными.
— А ты? — внимательный взгляд.
Ульграх пожал плечами.
— Это, несомненно, люди. Но им не повезло родиться среди обычных людей.
— А нам?
— А нам не повезло родиться среди магов.
Миара громко рассмеялась. Слишком громко, чтобы поверить, будто ей весело.
— А ты прав. Интересно, — она убралась от окна, благо, селяне не обратили на экипаж никакого внимания. — Есть ли люди, которым повезло родиться там, где они нужны?
— Понятия не имею.
— Вот и я, — она потрясла рукой, и многочисленные браслеты зазвенели. — Дальше будет так же?
— Не знаю. Далеко меня не отпускали. Но думаю, что да.
— Хорошо.
Что хорошего в окружающей нищете, Ульграх не знал, но и спрашивать было лень. Тело охватила непонятная истома, и вновь потянуло в сон.
— Сколько нам до границы? — поинтересовалась Миара, будто сама не знала.
— Дня два, думаю.
— Хорошо.
— Что?
— Все, — она вытянулась на лавке и сбросила подушку на пол. — Через два дня вернуть нас будет крайне сложно. Разве это не хорошо?
Винченцо подумал и согласился.
Хорошо.
Просто замечательно.
Утро наступило слишком уж быстро. Миха не отказался бы поспать еще, но стоило небу чуть посветлеть, и глаза открылись. Некоторое время он просто лежал, прислушиваясь и принюхиваясь. Пахло гарью. И резкий смрад её перекрывал другие запахи.
Тихо сопел ребенок, прижимаясь к Михе.
Покряхтывал старик. Мальчишка стонал, но тоже тихо.
Хорошо. Раз стонет, значит живой. Осталось понять, что с ним делать. И с остальными тоже.
Оставить?
Не выживут. Да и смысл тогда было вмешиваться?
Вывести? Куда? К людям? Миха привстал на локте, и человеческий детеныш тотчас встрепенулся.
— Тише, — сказал Миха одними губами, но был понят. Ребенок кивнул и замер, свернувшись в клубок.
Хорошо.
О детях Миха знал лишь то, что они капризны, непослушны и постоянно орут, причем не важно, от радости, злости или страха.
Не о нем речь.
Обо всех.
Старик сказал, что мальчишка, который постарше, — сын барона. И барон будет благодарен. Возможно.
Возможно даже, что благодарности его хватит, чтобы принять Миху в своем замке или где тут бароны обитают. А если и нет, то снарядить какой одеждой, деньгами и документом, что Миха — не просто так оборванец, а человек свободный.
Он поскреб шею, надеясь, что след ошейника уже сошел.
Дикарь заворчал.
Людям он не верил и, надо сказать, не без причины.
— Легализоваться как-то все равно надо, — заметил Миха все так же шепотом. — Не можем же мы остаток жизни по лесам и болотам рыскать. А там заодно спросим, где такие, как мы, живут.
Мысль показалась донельзя здравой, и дикарь заткнулся.
Миха же, подавив зевок, сел.
Огляделся.
Вокруг было серо и сыровато. Над болотом витал туман, жидковатый, белесый, сквозь который проглядывали далекие тени. Выпала роса, и мокрая со вчерашнего дня одежда стала еще более мокрой. Миха-то ничего, как-нибудь переживет. А вот ребенок — дело другое.
Миха пощупал лохмотья, в которые превратился наряд детеныша.
Надо будет как-нибудь назвать его.
Лохмотья, как ни странно, были сухими. А ребенок лежал тихо-тихо, только смотрел. Надо же, темненький какой. Загорелый? Нет, скорее уж сама кожа такая вот, кирпично-красная. А глаза — черные, что вишни. И разрез непривычный. Лицо с мелкими острыми чертами, а на левой щеке будто узор, такой, как у Михи, только не выбитый, а вырезанный. Миха не удержался и потрогал.
Так и есть. Под пальцами ощущались крохотные бугорки заживших шрамов.
— Дикарь, — сказал Миха, показав на себя.
— Дик, — повторил ребенок шепотом.
Всклоченные волосы слиплись от грязи. Интересно, оно вообще какого полу?
— Можно и так, — Миха опять зевнул, потом подумал, что клыки могут напугать ребенка, но тот оказался не из пугливых. — Ты?
Миха ткнул пальцем в лоб найденыша.
— Ица.
Хорошее имя. А главное, с полом не прояснилось. С другой стороны, какая разница-то? Вот именно, что ровным счетом никакой.
— Твою ж… — донеслось с боку.
Мальчишка проснулся. И спросонья решил, что поправился, во всяком случае, сел он бодро и в итоге теперь кривился, матерился и шипел сквозь стиснутые зубы.