— Значит, моя дочь жива, — Император чуть склонил голову.
А ведь он и без того знал. И потому сдерживал ярость, что клокотала внутри.
Пока еще сдерживал.
— Что ж. Я буду рад встретить дочь твоего господина. Ей окажут должный прием.
Император поднялся, и девочка замерла, уставившись на него темными, почти черными глазами. На коже её еще остались пятна, но со временем они побледнеют, а то и вовсе затянутся.
— Иди сюда, — ласково произнес он. — Пора кушать. И отдыхать.
Она потянулась, доверчиво обвив шею самого жуткого человека, которого Ирграму приходилось встречать. Но ребенок приник, тихо вздохнул и улыбнулся, ласково, счастливо.
А ведь господин избавился бы от ненужного Отражения.
Слишком уж они непредсказуемы.
Слишком опасны.
Почему теперь это казалось неправильным?
У покоев Императора Ирграма ждали, и уже знакомый жрец приветствовал мага поклоном. Коротким, но довольно глубоким.
— Верховный желает беседовать с вами, — сказали ему.
— Буду счастлив.
Ирграм тайком смахнул пот. Опять он. Слабое тело. Рыхлое. И здесь, в городе, где телесная крепость являлась важнейшим достоинством, он чувствовал себя особенно слабым. И даже больным.
Жрец ступал неспешно, явно подстраиваясь под шаг Ирграма. И в этом вновь же виделся призрак если не уважения, то чего-то вроде.
Нужности?
Он им необходим. И мешеки начали это понимать.
— Он весьма доволен, — жрец заговорил первым.
Он вывел в узкий коридор, отличный от прочих. Коридор был темен и тесен, и похоже, создавался для слуг. Но ныне в нем было пусто.
— Император?
— Император тоже доволен.
— Я не понимаю, — Ирграм решился. В конце концов, он не скажет ничего, что могло бы быть истолковано превратно. — У моего господина есть дети. И утрата любого, даже не самого ценного из числа отпрысков, привела бы его в ярость.
— Все дети одинаково ценны, — сказал жрец с легким упреком.
— Но это дитя, она ведь не дочь!
— Дочь. Когда девочке стало легче настолько, чтобы она могла понимать происходящее, Император представил её богам и духам рода. Духи приняли новое дитя.
— То есть, она теперь тоже наследница?
— Не совсем. Она наследует имя и положение, но не истинную силу рода, — жрец коснулся стены, и та поддалась под его рукой. Лестница, что вела вниз, показалась крутой и бесконечной. В лицо пыхнуло жаром факелов, что горели здесь, и тяжелым застоявшимся воздухом. — Однако лучше, если все объяснит тот, кто умеет беседовать с магами.
— А вы нет?
— Мне постоянно хочется вас убить, — признался жрец с улыбкой.
Ирграм сглотнул и посмотрел на лестницу.
— И куда мы идем? — осторожно уточнил он.
— В пыточную.
Мальчишка вскочил на ноги сам, и даже устоять умудрился, нелепо взмахнув руками, словно крыльями.
— Ты! — голос его породил эхо, которое понеслось над болотами.
— Не ори, — попросил Миха. — Вдруг услышат.
— Кто? — мальчишка оглянулся, но за спиной были равнины, чуть подернутые туманом.
— Мало ли.
— Как ты смеешь? — парень вспомнил, что он барон и его пнули под зад.
— Смею.
— Ты…
— Господин! — опять взвыл старик, но шепотом. Как это у него вышло, Миха так и не понял, но главное, что получилось. — Господин, умоляю вас проявить благоразумие!
— Он ведь поклялся…
— И исполнит клятву, ибо иначе боги и сила покарают его!
Так, с силой ладно, про силу Миха уже все понял. А с богами-то что? Мир-то непростой, и боги могут оказаться вовсе даже не абстракцией.
Дикарь внутри обиделся.
Все знают, что боги живут на небе и смотрят вниз каждую ночь. А великие шаманы умеют с ними говорить. Шаманы жгут огни и приносят дары, за что боги даруют удачу в охоте.
А если не даруют?
Вот совсем не даруют?
Дикарь был непоколебим в своей вере: если удачу не даруют, то жгут шамана.
— Надо же, — Миха почесал нос. — Никогда бы не подумал, что такая опасная работа.
— Простите? — старик обернулся.
— Ничего. Все просто. Надо уйти с острова. Сюда и вправду могут вернуться. Проверить. Ночью бы не поперлись, а день — другое дело, — сложно говорить много, но Миха старается. Заодно и собственные мысли формулирует. — Он или идет, или остается.
— Но я ранен!
— Костыль сделаем. Когда найдем, из чего.
— Вы можете опереться на меня, господин!
— Или он может меня нести.
Пожалуй, Миха и вправду мог, но к чему позволять садиться себе на шею?
— Нет. Помочь — да. Нести — нет.
— Но… ты клялся!