Он вздохнул.
— Прошу прощения, но его разум уже, похоже, подвергался воздействию, схожему с тем, которое применил я. А заодно уж ему внушили мысль, что проще умереть, нежели рассказать то, что ему известно. Он и решил умереть.
— Желанием?
— Если работал хороший менталист, то это несложно. Нам повезло.
— В чем?
— Или менталист был не так хорош, или он все-таки не хотел умирать.
— Или и то, и другое, — Верховный кивнул.
— Возможно, что и так. Главное, он ныне готов исполнить мою волю. И рассказать все, что ему ведомо.
— Но?
— Он проживет неделю или две, не более того. Еще несколько дней, и сознание его начнет распадаться. Он забудет себя. Семью. Потом речь, постепенно превращаясь в животное. И остановить процесс будет не в моих силах. Но пока — он исполнит все, что я скажу.
Ирграм вытер пот со лба и произнес:
— Я не совсем понял, что он говорил, но мне показалось, вам важно будет узнать все.
Верховный коснулся тонкими пальцами губ.
— Что ж, маг, ты и вправду оказался полезен. И весьма умен. Но… нужно ли тебе и дальше оставаться здесь?
Ирграм подумал и ответил:
— Я бы предпочел не мучить свой разум грузом чужих тайн.
— Весьма умен, — повторил Верховный.
Михе повезло добыть пару толстых старых гадюк, что разомлели на солнце и утратили бдительность, а еще наткнуться на гнездо. Нести яйца было не в чем, поэтому Миха после недолгого раздумья сожрал их сам, решив, что с его подопечных и змеиного мяса хватит. Яйца похрустывали на зубах, и часть Михи почти уже бессознательно сдерживала тошноту.
Пообвыкся он к жизни на болотах.
Как бы то ни было, вернулся он к островку весьма довольным собой и почти — жизнью.
Старик не обманул. В ямке, выкопанной меж корней старой сосны, теплился огонек. Костер был махоньким, но жарким.
— Вижу, охота была удачной, — старик потер руки.
Облаченный в одну лишь набедренную повязку, он выглядел донельзя крепким, жилистым. Кожа его хранила следы многих шрамов, намекавших, что жизнь старик вел весьма бурную.
— Я это есть не буду! — Джер содрогнулся и отвернулся, но желудок его издал громкое урчание, показывая, что у него есть свое мнение относительно ужина.
— О, поверьте, змеиное мясо имеет весьма изысканный вкус. И у мешеков вовсе считается деликатесом. Позволите?
Миха молча вручил змей.
И сглотнул.
Одно дело есть сырое мясо, закусывая для разнообразия листьями и молодой хвоей, и совсем другое — жареное. Господи, да он жареного мяса не ел уже целую вечность.
— Чудесно, что вы не стали избавляться от голов.
Миха промолчал.
— Змеиный яд весьма полезен при ушибах. Он помогает разогнать кровь.
Старик протянул руку и Миха вновь же молча вручил ножик. Отвернулся. Почему-то смотреть, как кто-то разделывает несчастных гадюк, было неприятно. Поэтому он уставился на мальчишку. Следовало признать, что выглядел тот куда как лучше, чем прежде.
Все еще бледный. И тощий. Ребра вон торчат, и кожа на спине натянулась, обрисовывая каждый позвонок. На левом плече татуировка в виде какой-то птицы, то ли орла, то ли грифа, то ли еще кого, когтистого и с клювом. Под ней — вязь букв, но прочесть написанное не вышло.
Часть татуировки в виде ленты сползала на предплечье, дважды обвивая руку.
— Рана как?
— Иди ты, — пацаненок набычился, но дергаться, когда Миха перехватил ногу за щиколотку, не стал. — Я скажу папе, и тебя повесят.
— А деньги? — поинтересовался Миха во поддержание беседы.
— Заплатят. А потом повесят!
— Тогда зачем мне вести тебя домой?
— Ты слово дал!
— И ты тоже.
— Я барон!
— Пока нет, — заметил старик, насаживая кусочки мяса на палочки. Мяса получилось не так, чтобы много.
— Но стану им!
— Возможно.
Повязка отошла легко. Миха склонился, принюхиваясь к ране, но гнилью от неё не тянуло, да и выглядела она так, словно бы уже начала рубцеваться.
Хорошо.
Но завтра выйти все одно не получится. Пара дней придется провести здесь, пока рана более-менее не затянется, да и шкура мальчишки пестрела гематомами разной степени разложения. Определенно, не ходок. А нести его баронство на себе у Михи желания не было.
Он огляделся.
А где Ица? На полянке у костра мальчишки не было. И запаха его тоже не ощущалось. Дикарь заворчал.
— Где ребенок? — поинтересовался Миха, озираясь.