Рот девочке император открывал сам.
И капля упала, растекшись желтым пятном по темному набухшему языку. Девочка дернулась, приоткрыв глаза.
— Выпей, — мягко произнес владыка половины сущего мира. — Так нужно.
Еще капля.
И еще одна спустя минуту.
Ирграм напряженно вслушивался в дыхание, гадая, выйдет ли. Не опоздал ли он. Нет. Не опоздал. Вот пятна посветлели. Правда, не так, как должны бы, слишком медленно, но все одно они определенно посветлели. Еще капля. И сразу три, растворенные в чаше с водой. Воду подали другую, и сперва её попробовал раб, затем страж.
Верховный.
Сам Император.
Ирграму не доверили, но зелье придало воде легкий оранжевый оттенок. И цвет не изменился, стало быть, ни проклятий, ни отравы в воде нет.
Девочка пила сама. Она делала маленькие глотки, после каждого запинаясь. Щеки её надувались, словно у хомяка. Ей явно хотелось выплюнуть лекарство, но она заставляла себя глотать.
Умница.
Ирграм почти преисполнился нежности.
Шанкры бледнели. Но все же медленно. Почему так медленно? Лопнул тот, что на щеке. Плохо. Шрам останется. И такой не свести обычным способом. Девочка с трудом подняла руку.
— Не стоит, — Ирграм осторожно поймал её. — Это мелочи. Тебе нужно отдохнуть.
Глаза у неё черные, что угольки.
Иллюзия. Капилляры надулись, лопнули, вот кровь и расплылась по белкам, затянула их туманом. Кровь темная, густая.
— Но не здесь, — он, наконец, позволил себе выдохнуть. Как бы там ни было, сердце малышки билось ровно, а стало быть, выживет.
Там уже и вправду пусть Варенс займется.
Император молча подхватил дитя на руки.
— Идем, — бросил он.
Ирграм поспешно собрал склянки, прикидывая, хватит ли изготовленного зелья. И решил для верности сделать еще порцию.
Вероятно, дело в иной крови.
Или в силе проклятья.
Или в том, что он прибыл, когда девочка уже почти дошла до грани.
Или во всем и сразу, но вторая порция лишней не станет. И поить девочку надо будет чаще. Чуть позже Ирграм попробует повысить концентрацию силы в растворе.
А пока он шел за Императором, впервые настолько близко к нему, насколько вовсе это было возможно. Шел, сжимая в одной руке кофр, а в другой — опустевшую на четверть склянку.
И уже у самых покоев, перед золотой дверью, у которой застыли золотые же фигуры стражников, Верховный тихо произнес:
— Сегодня ты спас всех.
— Еще нет.
— Уже почти. Ты справишься, — и на сухом лице появилась печальная улыбка. — Мир совершенно обезумел, если проклятый помогает детям неба.
— Наверное.
Мир обезумел, если «Черную гниль» направили на ребенка.
Нет, Ирграм был в принципе далек от того, чтобы идеализировать этот самый мир. К своим годам он многое видел. Многое понял. Но все-таки ему казалось, что у любого дерьма есть предел.
Ошибся.
Не впервые.
— Вон, — тихо сказал Император, и девицы, единственным облачением которых была золотая краска, куда-то исчезли, как хмурые женщины в белых одеяниях, за девицами приглядывавшие.
Слуги.
Служанки.
Рабы.
Птицы и те заткнулись, чувствуя настроение Императора. Лишь огромный леопард поднялся, подошел и ткнулся головой в ногу.
— Ей плохо, — сказал Император, осторожно укладывая девочку на подушки. — Видишь, что твари сделали?
Леопард заворчал.
И вытянулся. Рядом с малышкой зверь гляделся огромным и опасным. Желтые глаза его уставились на Ирграма, и во рту пересохло.
— Я помогаю, — сказал он леопарду, хотя не могло быть такого, чтобы зверь понял.
А он понял.
Не посторонился, но и не шевельнулся, когда Ирграм поднес к губам девочки воду. И не три капли, а четыре, поскольку на щеке проклюнулось розовое пятнышко свежей язвы. Такого не могло быть! Он все сделал верно. И пятно исчезло, так и не оформившись.
А старые шанкры отваливались.
Кожа слегка посветлело.
Девочка приоткрыла глаза, которые уже не казались черными. И закрыла.
Она провалилась в сон.
— Пусть сварят бульон. Крепкий. Но не острый. Меньше специй. Просто мясо, лучше всего индейки или курицы, не жирное, и овощи. Поить по пару ложек. Еще сладкую воду.
— Я не забуду, — произнес Император тихо, устраиваясь с другой стороны.
На полу.
На груде меховых одеял, подушек и шелков. И почему-то это больше не казалось ни странным, ни неправильным.
Наоборот.
А Ирграм осторожно опустился рядом. Вечер обещал быть долгим. Ночь — не короче. И уже потом, позже, он вдруг явственно осознал, почему зелье действует не так, как нужно.
И похолодел от собственной догадки.
И снова пожелал очутиться дома. И тут же укорил себя за слабость.
В конце концов, он вполне может ошибаться. Все ведь ошибаются.
Вот только Варенс, вернувшийся так быстро, как мог — надо будет вообще запретить ему покидать пределы города, тихо сказал:
— Она не его дочь.
Сказал и заткнулся. Он все-таки был целителем, а не идиотом. Только поздно.
— Он ведь ошибается? — тихо-тихо, едва слышно, спросил Верховный, очнувшись ото сна.
Когда звезда вырвалась из рук мага и расцвела во всем великолепии грядущего ядерного взрыва, Миха, прокляв себя на чем свет — вот что любопытство с людьми делает — вжался в землю. И пропустил момент, когда звезда разродилась-таки огненным шквалом.
А заодно, когда мага убили.
Потом, позже, Миха поймет, что слышал, как звякнула тетива. И даже ощутил колебание воздуха, разрубленного стрелой. И уверит себя, что не мог ни слышать, ни ощутить.
Показалось.
Мало ли чего больной голове привидится может? То-то и оно. Вот и привиделось. На фоне затянувшегося стресса. Миха успел прижаться к земле, издалека ощущая жар сотворенного пламени. И от жара этого взревели разбойники, вспыхивая один за другим.
Завоняло паленой плотью.
Волосом.
И хрипло рассмеялся главарь.
— Видишь, — сказал он, и Миха расслышал сквозь звук огня. — Ты играешь нечестно, Вал.
А потом в спину мага ударила стрела. Такая. Обыкновенная. Длинное древко. Белые перья, которые тряслись, но не горели, ибо пламя не смело переступить черту, установленную магом.
Он покачнулся.
А вторая стрела выросла рядом с первой.
И третья впилась в горло слуге, заставив того рухнуть. С ним упал и рукотворный фонарь. Склянка не разбилась, но отломалась, покатилась по земле, чтобы застрять меж корней.
— Вот так-то, — главарь огляделся.
И Миха с ним.
Пламя опало. Догорали люди. Не все, но многие. Кто-то еще жил, корчился, но вряд ли агония продлится долго. Оставалось порадоваться, что сам Миха был достаточно далеко, чтобы огонь не добрался. И все-таки убраться.
Это ведь разумно, убраться от человека, который вот так легко завалил мага. Может, не такого могущественного, как те, из города, но все-таки мага.
И тоже странно.
Если мага можно вот так взять и убить стрелой, то почему их вообще боятся?
Миха почесал себя за ухом и остался. В конце концов, разбойникам, что остались живы, явно было не до него. А маг, который исключительно теоретически, догадывался о Михином присутствии, лежал, не подавая признаков жизни.
— Вот так-то, ваше благородие, — сказал вожак и сплюнул. Плевок повис на растрепанной бороде, что несколько испортило красоту момента. Но ничего, вожак мазнул рукавом по роже, а потом ударил мальца в живот. Резко. Без размаха.
И без жалости.
— Выга, а Выга… — донесся до Михи жалобный голос. — Он их чего… убил?
— Убил, — главарь пнул согнувшегося от боли мальчишку.
— Всех, что ль?
— Не всех. К сожалению.
Он подошел к разбойнику, что озирался с прерастерянным видом. В голове его, косматой, заросшей спутанным волосом, этакое не укладывалось.
Как и не уложился клинок, что вошел в живот.
А ведь хорошо вошел, ровно, тихо, аккурат в почку. Разбойник только и успел, что всхлипнуть, а потом тихо осел на землю. Главарь же направился к другому, что застыл, покачиваясь. Глаза его были широко распахнуты, рот приоткрыт и из него вырывалось мычание.