Ирграм потер лоб и честно сказал:
— Ничего не понимаю.
— Не только вы, — утешил его жрец.
Глава 22
Караван выходил через Западные ворота. Винченцо задумчиво проводил взглядом две белоснежные башни, оставшиеся с незапамятных времен. Они давно уже утратили истинное свое значение, превратившись в этаких молчаливых свидетелей прошлого. Однако ныне над башнями вздымалась туманная дымка силы.
Суетились внизу рабы и големы.
И стража молчаливо взирала на эту суету.
— Людей стало больше, — задумчиво произнесла Миара, выплюнув из окна вишневую косточку, что было, конечно, недостойно дочери высокого рода, но кто ж запретит?
Точно не Ульграх.
Винченцо поморщился.
Он так и не нашел в себе сил вернуться туда, где гремели барабаны. Говорили, что живых вовсе не нашлось, вернее, Совет решил, что слишком это опасно, оставлять зараженных.
Кроме Ульграха.
— Голова болит? — заботливо поинтересовалась сестрица и, откинувшись на подушки, уставилась мрачным взглядом. — Часто?
— Время от времени.
— Ты не говорил.
— А надо было?
— Винченцо, — это она произнесла с той непередаваемой интонацией, за которой читалось слишком многое. — Я волнуюсь.
— За меня?
— За свое сопровождение, — она приоткрыла полупрозрачную занавеску. — Если с тобой что-нибудь произойдет, отец может и передумать.
А она категорически не желает оставаться в городе.
И не она ли сократила названный срок? Тогда отец говорил о месяцах, но вдруг оказалось, что вовсе нет причин ждать, что погода стоит замечательная. Дороги просохли. Солнце светит. И звезды благоволят новым начинаниям.
На дороги и на звезды отцу было глубоко плевать.
Может, дело в письмах, которые ему доставляли из Благословенного города? Что-то там произошло, что-то настолько важное и серьезное, что караван собрали в два дня.
А Винченцо вручили свитки, дары и Миару, которая ныне притворялась юной и беззаботной.
— Все хорошо, — он заставил себя улыбнуться. — Еще немного, и мы отсюда выберемся.
— Конечно, — она перебралась на его половину и прижала ладошку ко лбу. Нахмурилась, прислушиваясь к чему-то. Даже стало страшно, вдруг да на самом деле услышит.
А Винченцо почти привык к барабанам.
И боль они причиняли редко, только когда он становился слишком уж неосторожен в мыслях.
— Странно, — произнесла она.
— Что-то не так?
— Я уже исправляла эти повреждения. Тонкие. А они снова. Ладно, сейчас будет легче. Вечером я уже нормально посмотрю, а то ведь качает.
И надула губки.
Экипаж и вправду покачивало, но не сказать, чтобы сильно. Но возражать Винченцо не стал, как и мешать размышлениям сестры, что вытянулась на лавке, пристроив голову у него на коленях. Она наматывала тонкие локоны на пальцы, и распускала, и снова наматывала. И человек, с Миарой незнакомый, мог бы решить, что занятие это совершенно пустое.
Этот блуждающий рассеянный взгляд.
Эта полуулыбка на губах.
Это мечтательное выражение лица. Ульграх не отказался бы и сам заглянуть в мысли. Но в то же время ему было страшновато. Как знать, что он там увидит?
Он прикрыл глаза.
Караван, выбравшись за пределы городских стен, прибавил скорости. Сквозь стенки экипажа доносились звуки: ржание лошадей, крики погонщиков, голоса людей и скрежет тяжелых повозок, которых, однако, было не так и много. Экипаж покачивался, и Винченцо заснул.
Во сне он вновь оказался там, где гремели барабаны. Теперь голоса их звучали ясно. Они перекрывали голос отца, что вдруг возник перед Винченцо. Отец кричал, потрясал кулаками, но впервые Винченцо был избавлен от необходимости слушать.
Вот отца сменил старший брат.
И средний.
— Это интересно, — сказал он и был услышан. Может оттого, что голос принадлежал вовсе не Алефу? Обличье поплыло, словно воск, и брат превратился в сестру.
— Очень интересно, — она улыбалась.
И от предвкушающей этой улыбки Ульграх очнулся.
— Что ты сказала? — спросил он, облизывая пересохшие губы.
— Что это очень интересно, — Миара вновь сидела на своем месте, обложившись подушками. — Ты только посмотри!
Она, позабыв о приличиях, вовсе прилипла к стеклу.
Ульграх посмотрел.
Ничего необычного. Город остался позади. Как долго он спал? Жаль, понять не выходит. Но солнце еще высоко, стало быть, не так и долго. Главное, дорога шла мимо деревни, весьма себе обыкновенной, но Миара столь жадно всматривалась в нее, что и Ульграх попытался увидеть, что же такого интересного в этих лачугах, скотине и людях, которые мало от скотины отличались.
— До города всего ничего, а такое убожество! — то ли восхитилась, то ли ужаснулась она. — Нет, ты только посмотри! Эти люди, они почти животные!
— Есть те, кто и вправду полагает их животными.
— А ты? — внимательный взгляд.
Ульграх пожал плечами.
— Это, несомненно, люди. Но им не повезло родиться среди обычных людей.
— А нам?
— А нам не повезло родиться среди магов.
Миара громко рассмеялась. Слишком громко, чтобы поверить, будто ей весело.
— А ты прав. Интересно, — она убралась от окна, благо, селяне не обратили на экипаж никакого внимания. — Есть ли люди, которым повезло родиться там, где они нужны?
— Понятия не имею.
— Вот и я, — она потрясла рукой, и многочисленные браслеты зазвенели. — Дальше будет так же?
— Не знаю. Далеко меня не отпускали. Но думаю, что да.
— Хорошо.
Что хорошего в окружающей нищете, Ульграх не знал, но и спрашивать было лень. Тело охватила непонятная истома, и вновь потянуло в сон.
— Сколько нам до границы? — поинтересовалась Миара, будто сама не знала.
— Дня два, думаю.
— Хорошо.
— Что?
— Все, — она вытянулась на лавке и сбросила подушку на пол. — Через два дня вернуть нас будет крайне сложно. Разве это не хорошо?
Винченцо подумал и согласился.
Хорошо.
Просто замечательно.
Утро наступило слишком уж быстро. Миха не отказался бы поспать еще, но стоило небу чуть посветлеть, и глаза открылись. Некоторое время он просто лежал, прислушиваясь и принюхиваясь. Пахло гарью. И резкий смрад её перекрывал другие запахи.
Тихо сопел ребенок, прижимаясь к Михе.
Покряхтывал старик. Мальчишка стонал, но тоже тихо.
Хорошо. Раз стонет, значит живой. Осталось понять, что с ним делать. И с остальными тоже.
Оставить?
Не выживут. Да и смысл тогда было вмешиваться?
Вывести? Куда? К людям? Миха привстал на локте, и человеческий детеныш тотчас встрепенулся.
— Тише, — сказал Миха одними губами, но был понят. Ребенок кивнул и замер, свернувшись в клубок.
Хорошо.
О детях Миха знал лишь то, что они капризны, непослушны и постоянно орут, причем не важно, от радости, злости или страха.
Не о нем речь.
Обо всех.
Старик сказал, что мальчишка, который постарше, — сын барона. И барон будет благодарен. Возможно.
Возможно даже, что благодарности его хватит, чтобы принять Миху в своем замке или где тут бароны обитают. А если и нет, то снарядить какой одеждой, деньгами и документом, что Миха — не просто так оборванец, а человек свободный.
Он поскреб шею, надеясь, что след ошейника уже сошел.
Дикарь заворчал.
Людям он не верил и, надо сказать, не без причины.
— Легализоваться как-то все равно надо, — заметил Миха все так же шепотом. — Не можем же мы остаток жизни по лесам и болотам рыскать. А там заодно спросим, где такие, как мы, живут.
Мысль показалась донельзя здравой, и дикарь заткнулся.
Миха же, подавив зевок, сел.
Огляделся.
Вокруг было серо и сыровато. Над болотом витал туман, жидковатый, белесый, сквозь который проглядывали далекие тени. Выпала роса, и мокрая со вчерашнего дня одежда стала еще более мокрой. Миха-то ничего, как-нибудь переживет. А вот ребенок — дело другое.