— Хочешь пить?
— Очень, — человек облизал губы. — Я… я так устал!
— Все скоро закончится, друг мой, — Верховный бережно поднял голову и помог напиться. — Сейчас мы поговорим и все закончится.
— Мне было больно.
— Мне жаль.
— Но я не рассказал им.
— Ты молодец, — Верховный бросил взгляд на Ирграма и тот кивнул. Сам же он взял пленника за руку и осторожно сжал запястье. Нащупав артерию, Ирграм сосредоточился на голосе сердца.
То билось ровно, спокойно.
— Они не узнают!
— Естественно, никто не узнает. Ты ведь не сломался, верно?
— Нет.
— О чем они спрашивали?
— О том, откуда она взяла проклятье.
— И что ты ответил?
— Что не знаю! Я ведь и вправду не знаю, — он захихикал и едва не захлебнулся водой, которая пошла из горла. Верховный бережно вытер губы и сказал:
— Что они думают? Зачем она сделала это?
— Они… — пульс дрогнул и Ирграм поспешно поднес дым к губам. Вдох. Выдох и снова туманный взгляд. — Они думают… они думают…
— Не важно, друг мой, — Верховный наклонился к самому лицу. — Это все не имеет значения, верно?
— Д-да.
— А что имеет значение?
— Чистая кровь.
— Ради чего все затевалось?
— Ради возрождения, — на губах пленника расплылась счастливая улыбка. — Ибо было предсказано, что в час, когда великая Империя подойдет к краю, когда незыблемое рассыплется, а законы будут попраны, небо вновь вспыхнет, исторгая каменные слезы. И лишь чистая кровь спасет землю.
— Именно, — на лице Верховного не дрогнул ни один мускул. — Ты все сделал правильно.
— Спасибо, Учитель.
— И что ты готов сделать еще?
— Все, что угодно!
Пульс опять засбоил. Зелье явно теряло силу и куда быстрее, чем Ирграм рассчитывал.
— Это слова, — строго произнес Верховный. — Докажи.
— Как?
— Что ты уже сделал?
— Я отдал вам дочь! Я внушил ей, что она несет заклятье, которое привяжет полукровку к ней, а заодно и поможет сердцу Императора воспылать любовью, — пленный говорил быстро и спешно. — Я отдал свое золото, земли и сыновей, чтобы возродили они истинную кровь мешеков. Я связался с проклятыми, ибо такова была ваша воля. Я…
Он вдруг захрипел, выгнувшись дугой, и сердце едва не оборвалось.
— В сторону, — крикнул Ирграм, и Верховный — умный он все-таки человек — отступил. Маг же склонился над пленником, глаза которого стремительно заплывали кровью. В этих глазах читался искренний ужас. — Смотри на меня…
Ирграм быстро сунул в рот человека стеклянный шарик и с силой надавил на нижнюю челюсть. Стекло хрустнула, и человек взвыл. Он дернулся было.
— Ты не умрешь, — строго сказал Ирграм. — Я запрещаю. Слушай меня. Я твой хозяин.
Из глаз покатились слезы, смешанные с кровью.
— Повтори.
— Ты мой хозяин.
— Чудесно. Спрашивайте. Теперь спрашивайте спокойно, — Ирграм отошел. Руки слегка подрагивали. На вопросительный взгляд Верховного он ответил. — Это «Проклятье подчинения». Сложная магия, которая сковывает разум.
Он вздохнул.
— Прошу прощения, но его разум уже, похоже, подвергался воздействию, схожему с тем, которое применил я. А заодно уж ему внушили мысль, что проще умереть, нежели рассказать то, что ему известно. Он и решил умереть.
— Желанием?
— Если работал хороший менталист, то это несложно. Нам повезло.
— В чем?
— Или менталист был не так хорош, или он все-таки не хотел умирать.
— Или и то, и другое, — Верховный кивнул.
— Возможно, что и так. Главное, он ныне готов исполнить мою волю. И рассказать все, что ему ведомо.
— Но?
— Он проживет неделю или две, не более того. Еще несколько дней, и сознание его начнет распадаться. Он забудет себя. Семью. Потом речь, постепенно превращаясь в животное. И остановить процесс будет не в моих силах. Но пока — он исполнит все, что я скажу.
Ирграм вытер пот со лба и произнес:
— Я не совсем понял, что он говорил, но мне показалось, вам важно будет узнать все.
Верховный коснулся тонкими пальцами губ.
— Что ж, маг, ты и вправду оказался полезен. И весьма умен. Но… нужно ли тебе и дальше оставаться здесь?
Ирграм подумал и ответил:
— Я бы предпочел не мучить свой разум грузом чужих тайн.
— Весьма умен, — повторил Верховный.
Михе повезло добыть пару толстых старых гадюк, что разомлели на солнце и утратили бдительность, а еще наткнуться на гнездо. Нести яйца было не в чем, поэтому Миха после недолгого раздумья сожрал их сам, решив, что с его подопечных и змеиного мяса хватит. Яйца похрустывали на зубах, и часть Михи почти уже бессознательно сдерживала тошноту.
Пообвыкся он к жизни на болотах.
Как бы то ни было, вернулся он к островку весьма довольным собой и почти — жизнью.
Старик не обманул. В ямке, выкопанной меж корней старой сосны, теплился огонек. Костер был махоньким, но жарким.
— Вижу, охота была удачной, — старик потер руки.
Облаченный в одну лишь набедренную повязку, он выглядел донельзя крепким, жилистым. Кожа его хранила следы многих шрамов, намекавших, что жизнь старик вел весьма бурную.
— Я это есть не буду! — Джер содрогнулся и отвернулся, но желудок его издал громкое урчание, показывая, что у него есть свое мнение относительно ужина.
— О, поверьте, змеиное мясо имеет весьма изысканный вкус. И у мешеков вовсе считается деликатесом. Позволите?
Миха молча вручил змей.
И сглотнул.
Одно дело есть сырое мясо, закусывая для разнообразия листьями и молодой хвоей, и совсем другое — жареное. Господи, да он жареного мяса не ел уже целую вечность.
— Чудесно, что вы не стали избавляться от голов.
Миха промолчал.
— Змеиный яд весьма полезен при ушибах. Он помогает разогнать кровь.
Старик протянул руку и Миха вновь же молча вручил ножик. Отвернулся. Почему-то смотреть, как кто-то разделывает несчастных гадюк, было неприятно. Поэтому он уставился на мальчишку. Следовало признать, что выглядел тот куда как лучше, чем прежде.
Все еще бледный. И тощий. Ребра вон торчат, и кожа на спине натянулась, обрисовывая каждый позвонок. На левом плече татуировка в виде какой-то птицы, то ли орла, то ли грифа, то ли еще кого, когтистого и с клювом. Под ней — вязь букв, но прочесть написанное не вышло.
Часть татуировки в виде ленты сползала на предплечье, дважды обвивая руку.
— Рана как?
— Иди ты, — пацаненок набычился, но дергаться, когда Миха перехватил ногу за щиколотку, не стал. — Я скажу папе, и тебя повесят.
— А деньги? — поинтересовался Миха во поддержание беседы.
— Заплатят. А потом повесят!
— Тогда зачем мне вести тебя домой?
— Ты слово дал!
— И ты тоже.
— Я барон!
— Пока нет, — заметил старик, насаживая кусочки мяса на палочки. Мяса получилось не так, чтобы много.
— Но стану им!
— Возможно.
Повязка отошла легко. Миха склонился, принюхиваясь к ране, но гнилью от неё не тянуло, да и выглядела она так, словно бы уже начала рубцеваться.
Хорошо.
Но завтра выйти все одно не получится. Пара дней придется провести здесь, пока рана более-менее не затянется, да и шкура мальчишки пестрела гематомами разной степени разложения. Определенно, не ходок. А нести его баронство на себе у Михи желания не было.
Он огляделся.
А где Ица? На полянке у костра мальчишки не было. И запаха его тоже не ощущалось. Дикарь заворчал.
— Где ребенок? — поинтересовался Миха, озираясь.
Не мог же он и вправду уйти.
— Простите, господин? — старик ловко проворачивал прутики. Мясо начало подрумяниваться, и тонкий нюх Михи уловил характерный аромат.
— Ребенок. Второй.
— Я не ребенок! — не преминул заметить Джеррайя, подтягивая к себе ногу. На рану он смотрел со странной смесью ужаса и брезгливости.
— А… полагаю, он решил сбежать.
— Отродье.
Легкая затрещина заставила баронета заткнуться.