— Господин, — экипаж остановился и в дверь постучали. — Господин, дальше не пройдем, больно улочки узкие.
И вправду. Узкие. Тесные. Будто прогрызенные в камне. И дома, стоящие друг к другу столь близко, что, казалось, еще немного и они сомкнутся слепыми окнами.
— Мы отправили мальчишек в гостиницу местную, — начальник охраны махнул куда-то вглубь этого переплетения улиц. — Госпоже принесут паланкин. Вещи тоже доставят, которые нужно. А мы уже отгоним экипаж за город, тут есть ярмарка.
— Охрана?
— Большую часть оставлю с вами и госпожой, но и за экипажем пусть приглядят.
Он помялся.
— Что?
— Дальше дорога станет хуже. А как за земли Варренов выйдем, так и вовсе дрянь. Экипаж не пройдет, господин.
— И что делать?
— Сколько сможем, поедем, а там только верхами. Или портшез.
Только с ним движение замедлится.
— Верхами. То есть верхом, — решил Винченцо. — Подбери лошадей, которые получше.
В конце концов, пусть Миара и не покидала башню, но верхом она ездить умела. Да и чувствовалось, что ей подобный вариант придется по душе.
Таверна расположилась на главной площади и вид имела почти приличный. Даже пахло здесь иначе, чем в городе. И Миара, отняв от лица платок, с интересом огляделась.
Винченцо тоже посмотрел, пытаясь сообразить, насколько вообще здесь безопасно.
Большой зал.
Очаг, в котором тлели уголья. Над очагом — шампура с поросятами, курами и перепелами. Чумазый мальчишка сноровисто поворачивает их, не позволяя обгорать. За мальчишкой и шампурами приглядывает снулая девица, которая держит ведерко с чем-то желтым. В руках девицы кисть, которая то и дело окунается в ведро, чтобы скользнуть затем по гладким поросячьим бокам.
Пахнет мясом. И еще хлебом.
Людей немного. И с виду публика скорее приличная, чистая. Но все одно неспокойно. Их с Миарой появление было встречено молчанием, в котором Винченцо чудилась настороженность.
И опасность.
— Здесь довольно мило, — сказала Миара громко и, оглядевшись, повернулась к седовласому мужчине, что склонился перед ней. — Комнаты. Чистые. Горячую воду. Много горячей воды. Хотя… сойдет и холодная. Ужин. Легкий. Белое мясо. Фрукты. Овощи. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Она смотрела ласково.
— Да, госпожа.
— Сладости тоже. У вас здесь есть сладости?
— Орехи, вываренные в меду. Пряники. Халва. И еще пирожки с ягодами.
— Неси все.
Вслед Миаре смотрели. И Ульграх не обманывался: золотой знак мага не остался незамеченным. Но вот хватит ли его, чтобы предотвратить неприятности, которые он спиной чуял.
— Мне тоже воды. Можно холодной.
Силы согреть у него хватит.
— И ужин. Без вина.
— Пиво? У нас отменнейшее пиво…
— Вода, — оборвал Винченцо. — Чистая. И молоко.
Кто-то из тех, кто устроился за столиками, презрительно фыркнул и засмеялся, но смех его звучал натужно. Да и охрана, что появилась донельзя своевременно, несколько поубавила веселья.
С охраной всяко спокойнее, но, чем скорее они уберутся, тем лучше.
Миара уже успела устроиться.
Комната, доставшаяся ей, конечно, не шла ни в какое сравнение с покоями, что занимала Миара в городе магов, но в то же время она была светла и довольно-таки просторна.
Кровать.
И пуховая перина на ней. Высокие одеяла. Ворох подушек. Шкаф с резными дверцами, довольно грубый с виду, но весьма надежный. Сундук.
Рукомойник с кувшином, украшенным довольно тонкой чеканкой. И прикроватная тумба для ночного горшка, который Миара зачем-то достала и поставила на тумбу. Вряд ли для того, чтобы любоваться: горшок был самым обыкновенным.
Сама же сестра, устроившись на кровати, занималась тем, что расплетала тонкие косички.
— Почему ты отказалась брать служанок?
— Они неплохие женщины, не хотелось убивать и их, — тонкие пальчики ловко управлялись с волосами. — Одних приставил отец, других — Теон, еще пара от жен отца и даже есть от жен Аграфа.
Винченцо хмыкнул.
— Но в целом они и вправду были весьма милы. Так что, пусть живут.
— Очень милосердно с твоей стороны.
— Скорее предусмотрительно. Трупы изрядно бы замедлили наш путь, — она дернула себя за прядку. — Помоги.
— Зачем ты вообще это заплетала?
Косички были слишком тонкими, а он давно уже вышел из возраста, когда мог с легкостью управиться с жесткими волосами Миары.
— Надо же было чем-то заняться.
— Не скучаешь?
— По чему?
— По городу. По дому. По лаборатории.
— По ней, пожалуй, скучаю.
Она уронила руки.
— Думаешь, я не справлюсь?
— Не знаю. Но оглянись. Ты готова видеть вот такое вот до конца своих дней? Мириться с вот этим вот… с городами, в которых грязь. С людьми, не ведающими, что такое почтение, не испытывающими его? С их суетой, болезнями, проблемами?
— Болезни меня как раз не пугают, скорее наоборот, — Миара выпрямила спину и закрыла глаза. — Я ведь тоже думала об этом. И ты прав, я привыкла к роскоши. К тому, что вокруг служанки и слуги, рабы, големы, все, кто готов исполнить почти любое мое желание. Но в том и дело, что почти… я устала. Устала думать, кто и кому что обо мне расскажет. И еще о том, кто и что обо мне подумает. Что решит отец. И брат. Отдадут ли меня. Продадут. Или однажды кто-то, кто-то такой, кому я верю безоглядно, уронит каплю яда в мой бокал. Я устала гадать, дозволят ли мне выйти замуж. А если позволят, оставят ли детей? Или же отберут, как только те появятся на свет? Дадут им вырасти? И в чьей семье?
Руки замерли.
Волосы у нее тяжелые, густые, цвета спелой пшеницы. От них пахнет не солнцем, но зельями и ядами.
— Ты помнишь свою мать? — тихо спросила Миара, протянув гребень.
— Нет.
— А я помню. Я очень многое помню еще из той жизни, когда у меня не было дара. Когда я была лишь одной из многих. Я не хочу такого для своих детей.
— Это того стоит?
— А ты сам? Ты разве теряешь не меньше моего?
— Нет. Сама же сказала, что меня, скорее всего, убьют. А если Теон станет во главе рода, то убьют весьма быстро.
— Верно. Знаешь, он ведь предлагал мне.
— Что?
— То же, что и остальные. Почти. Родить для него ребенка.
— У него есть дети.
Косички рассыпались. Освобожденные пряди скользили меж пальцами.
— Пока они ничем не выделяются. Старший дар имеет, но довольно-таки слабый. Средний более перспективен в этом плане, но ему определенно не хватает ума. С младшими вообще пока не понятно. У Аграфа ничуть не лучше.
— То есть, он решил, что ты родишь одаренного?
Винченцо разжал руки и убрал их за спину.
— Он принял отказ. Но дал понять, что скоро все изменится.
— Отец?
— Думаю, знает. Он многое знает, но слишком слаб, чтобы что-то изменить.
Вот уж странность. Винченцо не назвал бы отца слабым.
— Он мог бы просто дать нам свободу, — Миара обернулась. — А вместо этого дал нам шанс. Так что, дорогой братец, я как-нибудь привыкну к подобному, она потрогала грубую резьбу. В конце концов, если станет совсем уж невыносимо, то вернусь. На своих условиях.
В дверь постучали.
— Вода, госпожа, — раздался тонкий голос.
Правда, сперва внесли огромную кадку, которую торжественно установили в центре комнаты. Кадка была темной от времени, и вода вливалась в нее с шелестом.
— У вас будет кто-то, кто мог бы помочь сестре? — Винченцо бросил монету, которая тотчас исчезла в рукаве служанки. Та поклонилась.
— Защиту поставь, — бросил он.
И дверь прикрыл.
Огляделся.
Узкий коридор. Почти безлюдный. Лишь охранник вытянулся у двери, вперился преданным взглядом. Вот только и он поставлен отцом. Или братом?
Все снова сложно.
И загремели в голове барабаны. Винченцо сдавил виски, пытаясь отрешиться от этого грохота и накатившей боли. Проклятье!