— Господин? — второй охранник осторожно прикоснулся. — Вам дурно, господин?
Голос его доносился издалека, а сама фигура расплывалась.
— Устал, — Винченцо заставил себя улыбнуться. — Пройдет.
Оно и правду прошло.
Старик сидел у костра, где его и оставили. Он смотрел на тлеющие угольки и казался неподвижным. Впрочем, Миха не обманывался.
Старик слышал.
Все слышал от первого до последнего слова. Вот и что делать?
Дикарь молчал. Все это было слишком сложно для него.
— Говори, — сказал Миха, присаживаясь. Ица привычно скользнул под руку и замер. А Джеррайя, наградив мелкого раздраженным взглядом, опустился по другую сторону от Михи. Надо же, а рана затягивается с нечеловеческою быстротой.
— Если бы я желал вашей смерти, господин, — старик не повернулся в их сторону. — Я бы просто не стал тратить на вас артефакт. Я бы сказал, что его отняли разбойники. Или что он сгинул в трясине. Что разрядился, когда мы попали под удар.
— Ты меня не любишь!
— Я и не должен, — старик все-таки повернулся к нему. — Я люблю вашего отца, так как только возможно любить господина и брата.
— Он тебе не брат!
— По крови, — старик коснулся одного из многих шрамов. — Там, в проклятом месте, которое почти утонуло в болотах, в иных болотах, совсем не похожих на благословенные сии места, где нет ни тварей живых, ни тварей мертвых, мы смешали кровь свою. И произнесли клятву пред ликами богов. Пусть даже это были чужие боги, но они были! И слышали. И приняли, что кровь, что клятву. Я не забыл.
— Но… но тогда… я не понимаю!
— Мой брат давно предлагал мне оставить службу. Он был готов дать и фьеф, и имя, которое я мог бы передать своим детям. Но вот беда, боги вернули мне жизнь там, в том месте, однако забрали право давать её. И детей у меня нет.
Джеррайя шмыгнул носом и пробурчал.
— А я в чем виноват?
— Вся моя жизнь — это исполнение той клятвы. Я был рядом, когда мы вернулись на земли, что пылали пожарами, ибо люди силились остановить мор, сжигая и дома, и селения, и целые города. Но дым стлался по земле, и она становилась ядовитой, как в незапамятные времена.
Миха слушал внимательно.
— Замок был мертв. Не осталось в нем ни людей, ни собак, ни скота, ни даже крыс. И казалось, сама тьма пропитала камни. Я сказал моему брату, что место это проклято. А он ответил, что тогда найдет способ снять проклятье.
Он помолчал и добавил.
— Старый барон, когда лишь понял, что началось, позвал магов. Он отдал им все, что имел, и обещал еще больше, если они освободят земли. Маги, проклятые жадные твари. Они знали, что у де Варренов нет выхода. И решили, что это удобный случай, чтобы прибрать баронство к рукам. О да, они исполнили договор, и мор отступил. Когда опустошил почти все земли, когда не оставил никого из рода Варренов. Как им казалось. Когда же появился наследник, маги потребовали заплатить им. О да, они показали договор. И сумма, в нем указанная, была столь велика, что мой господин и брат впал в отчаяние. Однако он нашел способ.
Мальчишка отчаянно кусал губы, то ли вопросы рвались, то ли ругательства. Но главное, пока он молчал.
— Нам пришлось влезть в долги, не только, чтобы отдать магам то, что они требовали, но и чтобы вернуть земли к жизни. На это ушли годы. Твой отец взял в жены не ту женщину, которой отдано было его сердце, но твою мать, ибо за ней давали хорошее приданое. Он подписал то обязательство, ведь не было у него выбора. Он, полагавший себя созданным для войны, научился отличать рожь от пшеницы, а ту — от ячменя. Он стал разбираться в землях и налогах. Мы ставили коптильни и суконные мастерские, выискивали рабов, сведущих в мастерстве. Мы учились лить стекло и отбирать железо из руды. Мы жизнь потратили на то, чтобы возродить баронство, чтобы вернуть де Варренам и землям их былую славу! А ты… ты только и годен на то, чтобы пустить все по ветру ради каприза.
— Я… я не… не пущу! — голос мальчишки сорвался и на него отозвалась протяжным криком птица.
— Не ты ли проиграл в кости полторы сотни золотых? — поинтересовался старик. — Или запалил жеребца, которого нам доставили из Саххата? Того самого, который принес бы немалую прибыль, плодя жеребят? Что ты тогда сказал?
Джеррайя склонил голову.
— Не ты ли, ввязавшись в дурацкий спор, лишился и коня, и брони, и оружия?
— Это было дело чести!
— О да, очень много чести в том, чтобы выкупать родовой клинок у старьевщика.
— Это вообще случайно вышло!
Миха подумал и порадовался, что у него нет ни этого самого фьефа, который кому-то да нужно передать, ни наследников, этой передачей озабоченных.
— Не ты ли берешь в долг, не думая, когда и кто будет эти долги раздавать? Не ты ли одариваешь своих приятелей, просто так, по капризу, не глядя, что отдаешь в чужие руки? Не ты ли не раз и не два ссужал им денег? Хоть кто-то вернул?
— Я…
— Ты только и можешь, что говорить о том, как станешь наследником. Это будет черный день для всего баронства.
— И поэтому ты хочешь меня убить?
— Убить? — старик рассмеялся. — Мальчик, если бы я хотел тебя убить, ты был бы мертв. Для этого мне не понадобились бы ни клинок, ни яд. Хватило бы прикосновения.
Миха сделал заметку, что с прикосновениями тут надо быть аккуратней.
— Тогда… тогда что?
— Но, пожалуй, и вправду. Если бы не клятва, я убил бы тебя. Но кровь не простит обмана, а мой брат все еще продолжает надеяться, что ты все-таки возьмешься за ум.
— Он лучше, да?
— Твой брат? Отнюдь. Он старателен. Исполнителен. Однако в то же время хитер и подл. Он делает то, что от него ждут. И говорит то, что желают слышать. А еще он весьма ловко стравливает людей меж собой. Ты куда меньшее зло.
Мальчишка поглядел искоса. Похоже, быть меньшим злом ему не нравилось.
— Это он, да? — тихо уточнил Джеррайя. — Решил меня убить?
— Боюсь, все много сложнее.
Старик сцепил руки на впалом животе. Темная кожа. Белые шрамы. Шрамы на узор похожи, и Миха морщится, силясь разглядеть какой-то смысл в переплетении их.
Он думает, этот старик.
И смотрит.
Он вовсе не забыл, что здесь не один. Отнюдь. И говорит он не столько для мальчишки, который преисполнился обиды и теперь сопел, не имея иного способа обиду выплеснуть. Говорит он для Михи.
— Ваш фьеф весьма богат. И влиятелен. Многим это не по нраву. Да. Так что, поверьте, желающих убить вас, господин, — это было сказано с откровенной насмешкой. — Очень и очень много. А потому на вашем месте, если вы, конечно, соизволите прислушаться к словам никчемного старикашки.
Сопение стало еще громче.
— Я бы весьма озаботился сохранностью своей жизни.
— Что?
— Телохранителя найми, дурень. Или наставника.
И почему-то все посмотрели на Миху.
Глава 28
Золотая маска почти не спала.
Она поглощала силу и плоть, оставляя вместо людей черные обугленные камни, которые Верховный уносил, чтобы спрятать в тайнике. Тайник был старым и располагался в полузаброшенном коридоре, куда и в прежние-то времена, когда жрецов было куда больше, чем теперь, редко кто заглядывал.
— Говори, — сегодня голос маски звучал в голове особенно громко. И голова эта тотчас отозвалась болью. Но Верховный стерпел.
Он заговорил.
Он рассказывал о том, что произошло.
О проклятьях, что змеями проползли в покои императора. И магах, которые прокляты, но меж тем, вне всяких сомнений, полезны.
О «Чистой крови».
О тех, чьи имена теперь хранились в свитках, и Император думал.
Думал и мрачнел.
Не решался.
— Уничтожь, — шевельнулись золотые губы. — Кто посягнул на благословенную кровь, не имеет права жить.
С этим Верховный был согласен.
— Как? — спросил он.
И почувствовал эхо недовольства, смявшее и без того болезненный разум его. Не способный выдержать, Верховный упал на колени.
— Многое, — просипел он, роняя на камни слюну, смешанную с кровью. — Забыто.