— Зачем говорить? Вырезать и все.
— И это возможно, — согласился жрец. — Но тебе ли, друг мой, не знать, что с магами все не так и просто. Иногда… договориться дешевле.
Воин проворчал что-то совсем непонятное.
— Что до него, то ослаб он из-за яда.
— Яда?
Яда? Выходит, все-таки отравили. Когда? И кто? И надо бы разозлиться или испугаться, ведь где один яд, там и другой. Но сил хватает лишь на то, чтобы лежать.
— Нам повезло. Ритуал очищения изрядно ослабил отраву, иначе его бы не спасли.
Вновь ворчание. Будто не человек, а зверь.
— Интересно иное. Это наш яд, — жрец поднялся, пусть двигался он совершенно бесшумно, но Ирграм все одно ощутил, то ли движение воздуха, то ли тень, упавшую на лицо. — Вы можете открыть глаза?
Это было произнесено на языке магов, и Ирграм подчинился.
— Вам следовало сразу сказать, что вы испытываете дурноту, — с легким упреком произнес жрец.
— Думал… это… после…
— Очищения?
— Да, — говорить было тяжело. Но его подняли и позволили напиться, на сей раз водой до того холодной, что челюсти сводила судорога.
Но Ирграм пил. Вода проваливалась куда-то внутрь, однако, не вызывая возмущения.
— Что за… яд?
— Корень темной лилии. Редкий цветок. Растет лишь в одном месте. Удивительно красива. И опасна. Но и полезна. Смешанная с медом пыльца её способна исцелить раны или избавить от боли, когда исцеление невозможно. Она дарит забвение и радость. Примиряет с жестокостью мира. И дает быструю смерть.
— Н-не очень.
— Просто вас не собирались убивать быстро, — жрец убрал флягу. — Яд готовили. Долго и с немалой любовью.
— Даже так? — получилось несколько язвительно.
— Без любви не достичь совершенства. А он был совершенен. Когда вы почувствовали недомогание? Или еще не ощутили? Сперва была бы легкая слабость, возможно, стали бы неметь кончики пальцев, чуть покалывало бы сердце. Ваш целитель сперва ничего бы не понял, а потом, когда боли усилились бы, было бы поздно.
Ирграм принял флягу. И удержать сумел. Надо же, руки, конечно, дрожат, но не сказать, чтобы слишком сильно. И слабость вполне терпимая.
— Пейте. Это укрепляющий настой.
— Как я выжил? — у него получилось произнести эти слова на одном дыхании.
— О, полагаю, волей случая. Ритуал способствует перерождению души и обновлению тела. Вы должны были ощутить некоторый прилив сил.
— Ощутил, — признался Ирграм.
— А потому ваша слабость неестественна. К счастью, данный яд имеет одну весьма характерную особенность. Взгляните на руки.
Ирграм послушно уставился на собственные пальцы.
— Ногти. Синеватые, — подсказал жрец.
Белые.
Полупрозрачные. И серые. И…
— Я не различаю цветов, — Ирграм закрыл глаза и открыл. А и вправду. Все вокруг стало таким странно-серым, будто углем нарисованным. Костер. Деревья вокруг. Люди. Жрец и тот. Руки свои. Одежда. Фляга.
Сколько всего серого в мире.
— Возможно. Надеюсь, со временем пройдет, — жрец нисколько не удивился. — Я увидел синеву.
— И случайно оказалось с собой противоядие?
Ирграм сжал руку в кулак.
— Не случайно. Это слезы матери-Земли. Они способны очистить тело от любой отравы. Почти. Мне показалось разумным взять с собой.
Верно.
Не для Ирграма. В городе магов часто используют зелья, и далеко не все полезны для здоровья.
— Мне жаль, что вам пришлось потратить на меня.
— Не стоит переживать. Я озаботился запасом. Тем паче, в случившемся есть наша вина, — жрец протянул руки к костру и кожа побелела, что было странновато. Как и светлое пламя, все еще слишком яркое, чтобы смотреть на него. — Это яд нашей земли, сотворенный тем, кто умеет обращаться с ночной лилией. И многими иными ингредиентами.
Значит, не слуги.
Мешеки.
Ирграм не сдержал смешок. Кто бы мог подумать. Мир иной, а порядки те же. Предательство, отрава.
— Кто-то знает слишком много. Я сообщил о том Верховному. Он отыщет виновного.
— А… мы?
— Мы продолжим свой путь. Завтра. Постарайтесь отдохнуть. К сожалению, мы больше не сможем останавливаться так часто. И так надолго.
— Спасибо, — выдавил Ирграм.
— Мы должны найти её.
— Девочку?
— Ту, что послана богами, — жрец больше не улыбался. — Ибо если та, которая суть её отражение, способна дарить жизнь, то что может истинное дитя Света?
Почему-то желания узнать у Ирграма не появилось.
Совершенно.
Старик дышал.
Все еще дышал. Лежал с открытыми глазами, слепо пялясь в небеса, и дышал. На губах время от времени появлялась пена, но она оседала, и капли расползались по грязным щекам.
— Он вообще как? — поинтересовался Миха, склоняясь над телом. — Соображает?
Ица пожал плечами.
Ну да, его дело пациента реанимировать, а дальче чего — это пусть Миха думает. Он нахмурился и зачем-то поводил рукой перед носом Такхвара. Тот глаза и закрыл.
И открыл.
Снова закрыл, чтобы захрапеть. Заливисто так, прям аж зависть взяла. Они тут полночи хороводы водят, пытаясь понять, жив он или не очень, а этот спать.
— Он что, серьезно? — Джер, который боязливо держался в стороне, осенил себя непонятным знаком. — Спит?
— Спит, — согласился Миха. — Вот же… гад.
Ругаться при детях нехорошо. И неосмотрительно. У них же память и, как правило, на то, что запоминать вовсе не след.
— А мы что делать будем?
— Я бы пожрал, — Миха поскреб живот, который заурчал, соглашаясь, что предложение диво до чего хорошее.
— Я бы тоже, — Джер вздохнул. — А… он не восстанет?
— В смысле?
— Ну… один приятель… так-то он болтает много, но говорил, что видел, как покойник восстал. Стало быть, не похоронили, как надобно, вот и восстал. Вот.
— Он не покойник.
Миха пощупал руку. Пульс был. Сердце тоже билось. И грудь вздымалась, стало быть, дышал. А покойники не дышат.
— Ну… мало ли. Вдруг.
— Не восстанет, — волей своей решил Миха, а то так вовсе без обеда остаться недолго. Вон, время к полудню, самое время гадюкам солнечные места искать.
А Михе — гадюк.
Не сказать, что охота была сильно удачной, то ли гадюки уже знали, то ли места были такие, не больно-то змеиные, но вернулся Миха с парой лягушек и тощеватой, какой-то заморенной змеею.
— Когда я уже нормальную еду есть буду, — мрачно поинтересовался Джеррайя, вгрызаясь в лягушачью лапку. Только кости на зубах захрустели.
Такхвар ничего не произнес.
Он был бледен, худ, куда худее обычного, но вполне себе жив, что категорически не укладывалось в Михиной голове. Он даже не удержался, пальцем ткнул, убеждаясь, что старик теплый.
Не бывает такого.
Ица привычно забрался на ветку и оттуда наблюдал за прочими, притворяясь, что ничего особенного не случилось. Этак поневоле верить станешь, что и вправду не было.
Примерещилось.
Меж тем, расправившись с гадюкой, старик старательно завернул куски змеиной туши в лопухи, а те положил на угли. Вытер руки и застыл, уставившись на мясо.
Миха не торопил.
Помер человек. А потом был реанимирован, и ладно бы нормально, так нет же ж, выбрали наиизвращеннейший способ. От такого просто не отойди.
Он стоял, шевелил губами, будто спорил с кем-то. Когда же запах жареного мяса стал именно таким, чтобы рот наполнился слюной, Такхвар вытащил обуглившийся лист.
— Прошу, — сказал он, протянув его мальчишке. — Господин… барон.
А голос-таки дрогнул.
— Что? — и рука у Джера дрогнула. Кусок повалился на землю, покатился, собирая пыль и мелкий мусор. Дикарь был недоволен: кто ж так с едой-то обращается?
— Мой брат умер.
— Когда.
— Тогда, когда умер и я. Он мог бы жить.
— Мало, — сказал Ица, приоткрывая глаза. — Мало-мало.
И пальцами показал.
— Он мог бы жить!
— Тебе же сказали, недолго, — примиряюще произнес Миха и мясо поднял. Не та у них ситуация, чтобы разбрасываться. И кусок отправился в рот под возмущенным взглядом барончика.