— Я была глана, — она улыбнулась. — Теперь я — фаларина.
Я положил ей на рот свою руку, и сильно прижал, принуждая замолчать. Потом я убрал руку и сказал:
— Такие определения используют, говоря о свободных людях. Они применимы к рабыням, не более чем к самкам тарсков.
— Да, Господин.
— Ты была девушкой белого шелка, — пояснил я. — Теперь Ты — красный шелк.
— У нас нет прав, в таких вопросах, на те же самые слова как у свободных людей? — опешила она.
— Нет, — ответил я жестко.
— Я все понимаю, Господин, — сказала она, со слезами в глазах.
— Даже здесь, обрати внимание, оба слова предполагают равный статус. Оба понятия одинаково положительны, оба свойства задуманы как являющиеся одинаково реальными.
— Это верно.
— Безусловно, белый цвет в контексте «девушки белого шелка», имеет в гореанском оттенок скорее невежества, наивности, и нехватки опыта, и в гораздо меньшей степени предполагает чистоту и невинность. Красный цвет в контексте «девушки красного шелка», с другой стороны, ясно означает опыт. Каждый ожидает, что девушка красного шелка, например, не только будет в состоянии найти дорогу к его мехам, но под кнутом, властью и унижением, возможно в цепях, окажется чувственным сокровищем в пределах оных.
— Я — красный шелк, — проговорила она. — Возьмите меня.
— Возможно, — пообещал я, и начал нежно ласкать ее.
— О-о-о! Да!
— Тебе нравится это?
— Я должна отвечать на такой вопрос?
— Да.
— Да, Господин, — ответила она, задыхаясь. — Мне нравится это. — Она закрыла глаза. — О, да. Мне нравится это.
— Господин — позвала она, глядя на меня.
— Да.
— За сегодняшнюю ночь, Вы не раз упомянули, «связанная или скованная цепью».
— Да.
— Я боюсь быть связанной или скованной цепью.
— Значит, есть все основания связать тебя или приковать на цепь.
Она вздрогнула.
— Господин, — позвала она вновь.
— Да.
— Зачем нужно связывать женщину, являющуюся рабыней? — спросила она. — Она знает, что для нее нет никакого спасения. Она не собирается убегать. Она знает, что Вы можете сделать с ней все, что и как Вам понравится.
— Это держит ее в нужном для Господина положении, для того чтобы неспешно трудиться на ее теле.
— Это верно.
— Но основные причины, как Ты могла бы подозревать, психологические, с точки зрения Господина и с позиции рабыни. Она, скованная цепью, или связанная — беспомощна. Она знает, что, по прихоти владельца, могла бы быть разрезана как плод ларма. Это увеличивает ее ужас, ее уязвимость, и ее желание угодить, которое будет сочтено приятным. Это повышает ее чувствительность как рабыни, и, соответственно, готовность ответить на прикосновения Господина. С точки зрения рабовладельца, конечно, это также является стимулирующим. Приятно для мужчины иметь неограниченную власть над женщиной, видеть ее связанной или закованной в цепи, в том положении, что он выбрал, и знать, что она должна подчиняться любому его капризу. В такой ситуации свойства их природы, такие как господство и подчинение резко усиливаются. И это ощущается и рабовладельцем и его рабыней. Кроме того, по физиологическим причинам, обычно обездвиживание ведет к повышению отклика женщины. Судороги страсти, несколько ограниченные, или точнее сказать, направленные, отрегулированные, управляемые, и заключенные в пределах параметров, установленных Господином, должны оказаться более интенсивными и более концентрированными.
— Я понимаю, — послышался ее шепот.
— Но главное, по моему мнению, — это психологическое давление на женщину. Ее приводят в дом Господина, и в ясных, насильственных и неоспоримых понятиях показывают реальность ее новой ситуации. Что она беспомощна, что она в его власти и милосердии. Что она, независимо от ее желания, является теперь его собственностью. Что он может делать с ней все, что ему нравится. Что она принадлежит, что она — его рабыня, и что он — ее хозяин.
— И я была бы испугана, если бы оказалась связана, — согласилась она.
Но я-то видел, что она уже хотела быть связанной.
Я продолжал ласкать ее.
— Господин, — прошептала девушка.
— Да.
— Свяжите меня — шепотом попросила она.
— Ты просишь этого?
— Да, — выдохнула она. — Я прошу Вас связать меня.
— Встань на колени, — резко и громко приказал я ей, — быстро.
Она стремительно встала на колени, и испуганно посмотрела на меня.
— Я передумала, — попыталась отказаться она, глядя на меня со страхом.
— Не меняй положения.