На пути в Кататалу произошла новая беда. Укусы цеце не прошли бесследно для верного старого Панча, и он начал слабеть. Следуя советам вакагонде, я пробовал добавлять ему в корм измельченных мух – этим способом племена издавна научились иммунизировать своих собак. Однако в данном случае лекарство не помогло, может быть потому, что было применено слишком поздно. Я понимал, что Панч обречен, но не мог заставить себя пристрелить его. Поэтому я велел сделать нечто вроде крытых носилок, и дальнейший путь он совершал в них.
Идя вдоль берега Мозамбези, мы не раз слышали львиный рык, и жители в один голос жаловались на обилие львов, взимавших с них тяжелую дань скотом. Мне чертовски хотелось снова попытать счастья в охоте на царя зверей, но, торопясь на встречу с друзьями я не мог позволить себе длительную остановку. Кроме того, сохранялась опасность очередного приступа лихорадки, и я не был уверен, что выдержу многочасовое сидение в засаде. Пришлось ограничится покупкой львиной шкуры. Она обошлась мне в четыре отреза ситца. Такая дешевизна объясняется крайней редкостью появления европейцев в этом районе.
Всякий раз, когда мы проходили какую-нибудь деревню, разыгрывалась одна и та же комическая сцена. Увидев караван, туземцы высыпали из хижин, поглазеть на гостей. Особый интерес всегда проявляли женщины.
Болтая и смеясь, они с любопытством поглядывали на носилки, гадая, что за таинственная персона скрывается там. Я сам – загоревший, часто небритый, в рваной одежде – не привлекал внимания чернокожих красоток; меня обычно принимали за начальника охраны, сопровождающего "того, кто в носилках". Каково ж было всеобщее изумление, когда вместо ожидаемого важного европейца из носилок вылезал мой бедный больной пес! На несколько секунд наступала гробовая тишина, и затем следовал дружный взрыв хохота.
В Кататалу я поспел слишком рано – Хэмминг и Райт еще не пришли, и в селении нас явно не ждали. Увидев выходящий из зарослей караван, жители разбежались и попрятались в лесу – слишком свежи были воспоминания о карательной экспедиции, не так давно арестовавшей не в меру воинственного индуну Кататалу После долгих переговоров они наконец поверили, что я не правительственный чиновник и не имею враждебных намерений, и вернулись к хижинам. Впоследствии между нами не возникало никаких трений.
Бедный Панч умер на второе утро после прибытия. У меня оставалось несколько молодых охотничьих собак, но они не могли заменить старого друга, и я очень горевал.
Через три дня в лагерь явились Хэмминг и Райт; у них все обстояло благополучно. Мы провели в окрестностях Кататалы еще некоторое время, охотясь, отдыхая и уточняя дальнейшие планы.
Недалеко от деревни протекала небольшая речушка, и однажды утром в течении часа я поймал там двадцать крупных рыб, похожих на сома. Наживкой служили кусочки мяса. Удивительным было то, что при вытаскивании из воды рыбы издавали громкие звуки – нечто среднее между кваканьем лягушки и лаем болонки.
Здесь же произошел любопытный охотничий эпизод. Как то раз я выстрелил в пуку, и антилопа упала как подкошенная. Когда я подошел к ней она была безусловно мертва, но пулевой раны нигде не виднелось. Получилась загадка достойная детективного романа. Лишь после самого тщательного осмотра мне удалось установить причину гибели животного. Дело в том, что антилопа паслась далеко от меня, в высокой траве, и я стрелял целясь в голову. Пуля ударила в верхушку рога и срезала его. Видимо, шок от мгновенного удара был столь силен, что поразил мозг, передавшись через рог в череп животного.
Пора было двигаться, и тут мы сделали неприятное открытие: значительная часть наших патронов 303-го калибра пришла в негодность. При ударе бойка по капсюлю раздавался характерный металлический звон и лишь затем, после паузы, следовал выстрел. Ясно, что такой режим не годится для охоты, где успех решают секунды. Положение неприятное, но делать нечего. Решив, что надо будет срочно научиться определять неисправные патроны на глаз, по внешнему виду, мы свернули лагерь и 27 июля выступили в направлении Кабомпо.
Глава VI
В неведомое
Местность до Кабомпо была мне знакома еще со времен служебного патрулирования. Берега реки обрывистые и крутые на всем ее протяжении; тянущаяся вдоль русла полоса густого леса предохраняет их от размыва в период дождей.
Нас, видимо, уже ждали: не успел караван остановиться на берегу, как с той стороны отчалили две лодки. Я уже успел хлебнуть горя с туземными челноками, но таких страховидных посудин, столь узких и валких, мне еще не попадалось. Однако выбора не было, да и вообще, мы старались исповедовать спасительный принцип: чем меньше думать и говорить о переправе, тем глаже она проходит. Инталла! Первым в один из челноков бесстрашно забрался Райт. Усевшись с высоко поднятыми коленями, он тут же погрузился в свой любимый разбойничий роман и уже не обращал внимания ни на что, в том числе на воду, плескавшую через борт при малейшей волне. Его невозмутимость одновременно воодушевила и развеселила всех остальных, и переправа завершилась без осложнений.
От северного берега мы прошли около двадцати километров и остановились возле главной деревни Махангвы; она расположена на обоих берегах речушки Музонгвези. Мы разбили лагерь немного выше по течению; и то, что толпа местных жителей не сбежалась посмотреть, как мы ставили палатки и совершали свой несложный туалет, явно показывало, что местный вождь – человек властный и умный, способный контролировать действия своих импульсивных соплеменников. Вскоре нас удостоил посещением сам Махангва. Это был типичный аристократ-баротсе. Тонкие черты лица, довольно светлая кожа, одежда военного покроя и даже шнурованные сапоги на ногах – причем, в отличие от большинства негров, он держался в обуви уверенно и элегантно – все это, вместе взятое, делало его похожим на европейца, и никто из нас не колебался ни секунды, прежде чем обменяться с ним рукопожатием. Я упоминаю эту деталь потому, что не только белые африканеры считали унизительным для себя делом подать руку чернокожему, но и сами негры в то время еще не привыкли к этому обычаю и находили его нелепым и излишне фамильярным.
Махангва был родственником Леваники, так что в его жилах текла королевская кровь. Впоследствии я познакомился с одной из его жен; прелестными чертами лица она напоминала скорее индианку, чем уроженку Африки, и отличалась изяществом и грацией, недоступными, как мне кажется, никому из белых женщин.
В беседе с Махангвой выяснилось, что мы еще не дошли до страны Ва'Лунда и находимся на земле племени мамбунда; области вакагонде и мамбвера остались позади. Махангва не мог или не хотел сообщить что-либо о слонах; но прочая дичь, по его словам, водилась в окрестностях в изобилии, и он намекнул, что будет очень благодарен, если мы подстрелим пару бегемотов для обитателей деревни.
Пока мы разговаривали, жители принесли великолепную белую муку. Но это было не просо и не кукуруза, как мне сперва показалось, а маниока[3]. Наши попытки испечь из нее хлеб остались безуспешными: даже при добавлении половинного количества пшеничной муки и удвоенной дозы столь драгоценного в буше пекарского порошка получившиеся лепешки были тверды, как камень. Впоследствии мы перешли на туземный способ: мука маниоки всыпается в кипящую воду и варится до получения густой каши. Из нее мы делали клецки и, обмакнув их в мед, с удовольствием ели.
Несмотря на европеизированную внешность, Махангва оставался сыном своего народа: он страстно любил подарки. Мы щедро оделили его разноцветным ситцем и искусственным жемчугом, но вождь все еще не чувствовал себя вполне удовлетворенным – как выяснилось, его сердце тосковало по моему старому дождевику армейского образца. Разумеется, я поспешил преподнести ему плащ и не прогадал: обрадованный Махангва прислал ответный дар – чудесную накидку из выделанных антилопьих шкур, национальную "парадную форму" баротсе. Эта накидка сохранилась и до сих пор украшает стену моего кабинета.