Размышляя над этим любопытным вопросом, я стал перезаряжать ружье – и тут почувствовал, как меня заливает холодная волна страха. В поясе оставался только один патрон.
Удивительное дело! В эту минуту я внезапно осознал, что совершенно не интересуюсь слонами, сыт ими по горло и мечтаю лишь об одном: никогда больше не видеть ни одного толстокожего. Я прямо-таки горел желанием подарить этому слону жизнь. Африка велика – разойдемся каждый своей дорогой, залечивай раны, приятель, и пасись на свободе. Но, похоже, приступ миролюбия охватил меня слишком поздно, и одному из нас не выйти живым из травяных зарослей.
Неподалеку возвышался большой и толстый пень, вселивший в меня некоторый надежды. Этот пень можно использовать в качестве естественного укрепления, и если не отходить от него дальше чем на десять шагов, то я успею добежать и спрятаться за ним, с какой бы стороны не появился слон. Как знать – может быть, даже удастся сделать убойный выстрел.
Послышался шорох, и из травы вылез посеревший от страха Монгоза. Мы оступили к пню, затаились и прислушались. но вокруг было тихо, слишком тихо.
Сильный шум, раздавшийся примерно в сотне метров от нашего укрытия, заставил меня вздрогнуть. Это был топот слона. казалось, он кружится на месте или даже валяется на земле. Я немного воспрянул духом – не исключено, что предыдущие выстрелы оказали наконец свое действие. Напряженно прислушивавшийся Монгоза перевел дыхание и тихо произнес: "Он умирает, бвана".
Скоро звуки смолкли. Прошла минута, другая, вдруг старый охотник прошептал, схватив меня за руку: "нет, он идет сюда". теперь уже и я слышал тяжелые шаги слона. И вот в двадцати шагах кусты раздвинулись, и огромная темная фигура двинулась прямо на нас. Слон, видимо, решил изменить тактику и действовать наверняка. Он шел медленно, тщательно обследуя хоботом пространство вокруг каждого деревца, встречавшегося на пути. Не было сомнения, что через минуту один из нас будет вытащен из-за пня и превратится в кровавое месиво под ногами животного. А тратить последнюю пулю на выстрел в лоб – бесполезно. "Пига, бвана, пига! (Стреляй, господин, стреляй!)", – отчаянно зашептал Монгоза, не понимая, чего я жду. Показав на ружье, я понял один палец, Монгоза, беззвучно ахнув, прижался к пню.
Четырнадцать шагов. Исполин приближался все так же неторопливо, прямо к нашему укрытию, не отклоняясь ни на метр ни вправо, ни влево. Вид слона с близкого расстояния всегда потрясает – а особенно, если известно, что он ищет именно вас.
Двадцать, десять шагов. Я чувствовал, что Монгозу рядом со мной бьет крупная дрожь. Нас обоих уже можно считать покойниками, и на меня напало какое-то оцепенение. Внимательно и равнодушно смотрел я на плывущий над землей вытянутый вперед хобот, на белые бивни, запятнанные кровью, на отвесную стену надвигающегося на нас лба.
Осталось восемь шагов. И тут огромные уши чуть дрогнули – какой-то звук привлек внимание слона, он остановился и чуть повернул голову. В ту же секунду, действуя как автомат, я поднял винтовку. В памяти мелькнуло: точка прицеливания – в двух дюймах над ухом. Грянул последний выстрел, и прежде чем отзвучало эхо, слон уже лежал на земле. Он рухнул так стремительно, словно ему разом подрубили все четыре ноги – это значит, что прицел был абсолютно точен и пуля поразила мозг.
Что ж, игра велась честная, и я мог гордиться победой. Но отдыхать было некогда – с востока надвигалась стена огня. Вчера жители одной из деревень начали выжигать сухую траву, и теперь мы оказались на пути пожара. Следовало принимать срочные контрмеры, иначе через десять минут заросли превратятся в сплошной костер.
Взобравшись на убитого слона, мы послали вдаль пронзительное "Коу!" этот призывный клич одинаково понятен всем – и белым, и черным – как в Африке, так и в Австралии. Носильщики не промедлили, и мы, быстро расчистив большой участок вокруг туши, пустили встречный пал. Теперь я мог наконец присесть и закурить, заново переживая события минувшего часа.
Тем временем Монгоза повел ритуальный танец. те из носильщиков, кто принадлежал к племени авемба и в прошлом охотился на слонов, построились в круг; остальным отводилась роль хора и оркестров. Ритмично хлопая в ладоши и напевая, он задавали темп, а охотники, подпрыгивая, двигались вокруг слона. Это была целая пантомима, изображавшая битву с толстокожими в те времена, когда порох и свинец еще не сделали слонов просто "крупной дичью".
Кто-то из людей, не занятых в танце, отправился в заросли, чтобы осмотреть кровавые следы. Через несколько минут он прибежал обратно, и брошенные им слова остановили торжество. Все сбились в кучу, и я понял, что произошло нечто серьезное. В этот момент Монгоза, задав окружающим несколько вопросов, обратился ко мне и произнес: "Господин, слон убил человека". Я знал по опыту, насколько туземцы склонны к преувеличениям, и поначалу не очень встревожился. Но картина, открывшаяся перед нам через сотню шагов, была поистине ужасной. На земле лежал нанятый всего лишь два дня назад носильщик – вернее то, что от него осталось. Он нес мои постельные принадлежности и должен был вместе со всеми остановиться у границы зарослей и ждать, не отходя ни на шаг. Движимый любопытством, это несчастный пренебрег приказом, бросил груз и тихонько пошел за нами. На него-то и наткнулся слон, описав круг и выйдя на старый след. Страшный удар хобота швырнул человека навзничь. Опустившись на колени, огромный зверь дважды пронзил его тело бивнями. Затем наступил ему на ноги и, обхватив хоботом его туловище, разорвал пополам, как тряпку. Этой жуткой трагедией объяснялся тот странный шум, который мы с Монгозой приняли за агонию слона. Но до нас не долетело ни крика, ни стона – ничего, похожего на человеческий голос. Видимо, бедняга был убит или оглушен первым же ударом, избежав, по крайней мере, ужаса и страданий перед смертью.
Предав земле останки несчастного, мы вернулись в лагерь, и по дороге я не раз вспоминал, что сегодня пятница. Примета, увы, оправдалась, и самым убедительным образом.
Следующие два дня я провел в лагере, ожесточенно ремонтируя и испытывая двустволку, чтобы в дальнейшем уже не приходилось расплачиваться своей или чужой жизнью за неисправный боек. на третий день мне попались свежие следы слонов, но они снова вели в гущу травяных зарослей, а мне не хотелось вторично испытывать судьбу. Слоновой травой заросло все побережье, поэтому я предпринял двухдневную вылазку в сторону от озера, надеясь поохотиться в более приемлемых условиях. мне удалось встретить слонов, но это были молодые самцы со слабыми бивнями. Поскольку охотничья лицензия давала право на отстрел лишь трех животных на территории округа, я ограничился наблюдением. Слоны проводили свою обычную гигиеническую процедуру – избавлялись от кожных паразитов. Искупавшись в речке, они выходили на сушу и щедро осыпали себя сухой белой глиной, ловко зачерпывая ее хоботом из прослойки на береговом обрыве. При этом глина впитывает воду с влажной кожи, схватывается и скоро высыхает на солнце. Покрытый белым панцирем, словно только что вылупившийся из какого-то чудовищного яйца, слон энергично трется о термитники или ствол баобаба, и глиняная корка отваливается, унося с собой замурованных клещей.
Седьмого августа я возвратился в лагерь, где меня уже ждал Хэмминг. Он побывал в форте Розберри и был очарован приемом, оказанным ему окружным комиссаром Хьюзом. Слушая Хэмминга, я не немного приободрился – ведь мне самому предстояло явиться в форт, чтобы дать объяснения по поводу гибели носильщика. Сообщение о происшедшем несчастье я отправил в тот же день и теперь не без тревоги ждал официального приглашения на следствие. Нервничал я не потому, что бы виноват, а просто из-за сознания самого факта гибели одного из моих людей – до тех пор мне удавалось обеспечивать их безопасность в любых передрягах.