Встретившись с Хэммингом, мы возвратились в Мкалинзо, все трое радостные и счастливые. Когда друзья после долгой разлуки встречаются в буше, у каждого есть куча новостей, которыми хочется поскорее поделиться с остальными. В жизни Африки очень важную роль играют слухи, и мы всласть позабавились рассказывая друг другу самые причудливые версии наших приключений. Так Хэмминг поведал две душераздирающие истории, в одной из которых Мак-Нейл погиб, а в другой мы оба, Мак-Нейл и я, уже не помню за какие грехи, были доставлены в Дар-эс-Салам в цепях, скованные по рукам и ногам.
Вечером мы сидели за праздничным ужином у лагерного костра. Луна сияла, так, что на нее больно было смотреть. В черном небе мерцали африканские звезды – в тропиках они кажутся более далекими, чем на Севере. А здесь, внизу, потрескивали угли в костре, из трубы граммофона звучали уже забытые нами европейские мелодии. Бегемоты плескались в реке, и со стороны деревни доносился вой одинокой гиены, искавшей поживы.
Посреди лагеря – большой баобаб. Его скрученные ветви, озаренные снизу пламенем костра, четко вырисовываются на фоне ночного неба. У огня, на голой земле, лежат носильщики. Они ничем не укрыты, лишь под головами у иных подстелены небольшие тряпицы. Устав за день, люди крепко спят после сытного ужина. Временами кто-нибудь из них стонет и ворочается во сне – должно быть перебрал жаренной козлятины. Оба боя тоже устали. Один тихо обращается ко мне: – "Пластинки кончились, господин" – и слышит в ответ: – "Энла лала (иди спать)".
А три охотникка еще долго не могут растаться. Снова и снова начинаются рассказы про общих знакомых, попадавших в трудные переделки; о грязных слонаах, чьи бивни уже не раз обагрялсь человеческой кровью, пока пуля не обрывала их жизнь; о хитроумных и смелых чернокожих вождях. Наконец, зевая и потягиваясь, кто-то произносит:
– "Ну ладно, детки, пора и на отдых, уже три часа".
Мы расходимся по палаткам. От реки тянет свежестью. Такие вот вечера создают то, что называется "любовь к Африке". Это неточное выражение – трудно передать словами чувство единения с Великим Черным Континентом и со всеми его обитателями, двуногими и четвероногими.
Хэмминг привез мне новое ружье 600-го калибра. Это была безкурковая нарезная винтовка с экстрактором[5]. Ствол был на 2 дюйма длиннее, чем у моей старой винтовки, а вес на 2 фунта меньше. Мне конечно хотелось попробовать новое оружие в деле, и поскольку Хэмминг должен был спешить в Дар-эс-Салам, я предложил сопроводить его. Мы решили идти напрямик от Руахи к форту Кисаки через горы Муа, ориентируясь по компасу и не придерживаясь караванных троп.
Перейдя реку, мы тронулись в путь, и не прошло и часа, как наше внимание привлекло большое черное тело на поляне неподалеку. Животное такого размера и облика могло быть только носорогом. Однако, подойдя ближе, мы с удивлением убедились, что перед нами одинокий бегемот: трудно было понять, что заставило его уйти за три километра от реки и обосноваться посреди горной поляны, в луже глубиной около дюйма. Наша ошибка объяснилась еще и тем, что носорогов вокруг бродило множество: как то раз в поле зрения находилось одновременно 11 штук – а ведь носороги, в отличие от слонов, не собираются в стада.
Там, в горах Муа мне удалось испытать новую винтовку. Мы как раз хотели заняться устройством лагеря, когда носорог выскочил из густой травы в двадцати шагах от каравана. Ружье было у меня в руках, и нам как раз требовалось мясо. После выстрела носорог метнулся в сторону и исчез из виду, но через несколько секунд появился еще один. Я снова выстрелил и он рухнул наземь, перевернулся на спину и замер. Тут же из травы опять высунулась голова носорога – как я думал, первого, который был ранен. Снова выстрел, и зверь упал, издав громкий звук, средний между визгом и храпом. Через несколько минут, когда подошли носильщики, выяснилось, что все три пули достались разным животным: первый носорог, убитый наповал, лежал в десятке метров.
На следующий день я прибавил к своим трофеям взрослого слона, добытого почти с такой же легкостью. В общем, новым ружьем можно было гордиться: далеко не все винтовки 600-го калибра обладают такой силой и точностью боя.
Переход через горы Муа мы совершили без проводника, пользуясь лишь компасом и следуя по слоновьим тропам; насколько я знаю, мы стали первыми европейцами, сумевшими самостоятельно перейти от Руахи до Дар-эс-Салама. Моя следующая – и последняя – экспедиция в Восточной Африке продолжалась почти полгода, с июня по начало ноября. Я не буду подробно описывать весь ход путешествия, а остановлюсь лишь на наиболее интересных и ярких моментах.
Мне не хотелось полностью отказываться от охоты на слонов, и в то же время я чувствовал себя в долгу перед животным миром Африки. В итоге было решено прекратить целенаправленное преследование толстокожих; если же встречи будут происходить по инициативе слонов, то можно считать это моим охотничьим счастьем и действовать соответственно.
Первое время я провел на берегах Руахи. Однажды вечером мне пришлось подстрелить бегемота – люди нуждались в свежем мясе. Слуги вытащили его на мелкководье и начали разделывать, но наступившая темнота помешала закончить работу, и они вернулись в лагерь, оставив тушу в воде. Разумеется этим воспользовались крокодилы, привлеченные запахом крови. Всю ночь мы слышали звуки пиршества и сопровождавшей его ожесточенной грызни.
Около полуночи к реке пришли львы – как показали следы – четыре взрослых самца. Примерно в сотне метров от лагеря они решили заняться хоровым пением, и моя палатка дрожала от громовых раскатов их рева, как лист на ветру. Наутро, осмотрев следы, я увидел, что львы, по крайней мере, двое из них, вошли в воду и основательно потрудились над тушей бегемота. Неужели львы и крокодилы мирно участвовали в общей трапезе? Мне было трудно представить такую картину, и я бы дорого заплатил, чтобы все это увидеть; о том, чтобы сделать снимок, я не смел и мечтать. Но, к сожалению, безлунные ночи исключали возможность наблюдения.
Вскоре ко мне присоединился г. Фридлендер, и мы перенесли лагерь на берег Руфиджи; на другой стороне реки находилось селение вождя Мкамбы. Вскоре после нашего прибытия там разыгралась трагикомическая история в чисто африканском духе.
В деревне наварили несколько бочек помбе, и к ночи все мужское население пришло в весьма приподнятое настроение; начались танцы. Мы в лагере уже засыпали под однотонный шорох тростника, когда со стороны реки донесся ужасный вопль, затем еще и еще! Мы схватили ружья и поспешили к реке, думая, что среди танцоров появился голодный лев. Оказалось, что несколько человек, и среди них сам Мкамба, отправились за водой. В Африке даже малые дети хорошо знают, как проворны крокодилы и какими дерзкими они становятся по ночам, но в данном случае мысль об опасности утонула в пиве.
Последствия не замедлили сказаться: первого, кто хотел зачерпнуть воды, крокодил схватил за руку. Услышав отчаянный крик, второй человек бросился на помощь; выпустив первого пострадавшего, ящер вцепился в новую добычу. Вождь Мкамба, как он ни был пьян, проявил себя храбрым человеком: видя, что двое его подданных барахтаются в реке, крича и истекая кровью, он пытался вытащить их на берег. Но увы! Проклятый крокодил, видимо, никак не мог решить, кто из них троих ему больше по вкусу – и цапнул вождя за то самое место, которое не принято упоминать в обществе. Тем не менее израненные люди все же сумели выбраться на берег. Каким образом ни один из них не был утащен на дно, остается для меня загадкой и по сей день; видно Бог действительно бережет пьяниц.
На следующее утро, перейдя реку, мы занялись пострадавшими. Их состояние было ужасно: у одного начисто откушены четыре пальца на руке, у другого изодрано в клочья и буквально размочалено все предплечье. К своим ранам они отнеслись со свойственным неграм апатичным равнодушием, в них набилась грязь, еще немного – и началось бы нагноение. Я промыл, очистил и перевязал страшные следы крокодильих зубов и затем занялся вождем. Надо сказать, что он переживал свою рану более эмоционально, чем остальные, и все время возмущался, что им занимаются не в первую очередь. Когда перевязка закончилась, вождь, видимо полагая, что я изнемогаю от благодарности за оказанную мне честь, попросил сделать ему какой-нибудь подарок.