Один задирает морду и воет. От этого звука стынет воля: хочется разжать пальцы и покорным мешком свалиться с дерева.
Я держусь.
Откуда-то снизу доносится ответный вой. Неожиданно низкий — не звериный звук, а скорее механический. Я вдруг вспоминаю о Заводе. Далеко он отсюда? И в какой стороне?
Двое волков остаются под деревом — сторожить меня. Третий исчезает.
Мороз снова пробирает до костей. Поудобнее перехватываю барабан и понимаю, что не помню ритма. Не знаю, смогу ли согреться еще раз. Волки молча сидят внизу. Я почему-то уверена, что они ждут. Что волк-посланник вернется. И в этом нет ничего хорошего.
Я начинаю выстукивать ритм. Это не попытка согреться. Это угроза — тем, кто видит во мне добычу. Барабан звучит отрывисто и злобно. Волки ерошат шерсть на загривках, обнажают клыки; видя, что мой ритм достигает цели, играю еще жестче, еще напористее. На миг возникает надежда: они испугаются, отступят, уйдут…
В этот момент третий волк возвращается. Я вижу его сквозь ветки. Он бежит, опустив морду, а рядом с ним…
Барабан падает и повисает на цепи. Пальцы мои врастают в ствол.
Рядом с волком-посланником идет существо, только отдаленно напоминающее волка. Волчья шерсть, волчья осанка, волчий хвост и очень большая, непропорционально большая голова. Он идет неторопливо, тяжело ступает, и я не могу отвести глаз от его серой вытянутой жуткой морды.
Он останавливается под деревом — прямо подо мной. И поднимает глаза.
У него совсем человеческий взгляд. И в то же время нечеловеческий. Я не знаю, как это объяснить. Жду, что он заговорит, но он молчит. Он все-таки волк.
Так проходит минута.
Потом Головач поворачивает морду и смотрит на волков. Они уходят, исчезают мгновенно. Были — и нету. Только луна освещает волчьи следы на снегу.
Значит, Головач займется мною сам?!
Он грузно, всем телом, поворачивается. И идет прочь — так, чтобы я его видела. В двадцати шагах от дерева останавливается, снова поворачивает голову и смотрит на меня через плечо.
Его невозможно не понять. Он зовет за собой.
Попробуй Головач подойти ко мне, я бы, наверное, огрела его барабаном. Или сделала еще какую-нибудь глупость. Но он не пытается подойти — медленно идет передо мной шагах в десяти. Если я, провалившись в снег, останавливаюсь, останавливается и он. Оборачивается. В глазах нет нетерпения: он просто ждет, пока поднимусь, и тогда идет дальше.
И я за ним.
Понятия не имею, куда он меня ведет. Может, на смерть. На поживу своим волчатам… если у него есть волчата.
Мы входим в лес. Потом выходим из леса. Луна медленно опускается за вершину ближайшей горы. Я чувствую запах дыма. В первый момент он неприятно напоминает печку Григория, но через секунду я понимаю, что запах другой. Скорее он похож на запах деревянной щепки, которую поджег ради забавы Длинный.
Здесь топят древесиной!
Головач идет по тропинке, протоптанной чьими-то ногами. Через несколько минут я вижу человеческое жилище.
Трудно назвать его домом. В нем только один этаж, и то очень низкий. Крыша бела от снега, и над ней поднимается дым.
Я останавливаюсь.
Медленно открывается дверь. Становится очень светло: я вижу высокую женщину с очень длинными, почти до земли, распущенными волосами. В руке у нее палка с живым огнем на конце. Огонь горит так ярко, что я невольно жмурюсь.
Головач не пугается огня. Стоит и смотрит на женщину, как будто чего-то ждет.
Она как-то внезапно оказывается рядом — очень стремительная, хотя уже немолодая. В ее волосах я вижу белые нити. В ее глазах — желтоватые острые звездочки. Она, конечно же, не синтетик. И никогда такой не была.
Женщина подносит свой огонь ближе…
И вдруг ее лицо искажается.
— Кого ты привел? — шипит, оборачиваясь к волку. — Кого ты привел?!
Она смотрит на меня, как будто я убийца ее детей. В глазах ее ненависть, ярость — и на самом донышке страх.
Я встречаю утро в деревянном срубе с большой печкой. Лежу в тепле, под шкурой. Мои руки и ноги стянуты ремнями. Не могу сказать, что это веселое утро.
Скрипит дверь. Потом еще одна. Входит парень (в проеме ему приходится наклониться, чтобы не стукнуться макушкой). Светловолосый. Безбородый. Ставит на стол чугунок, от которого поднимается пар. Кладет рядом краюшку хлеба. Я не сразу понимаю, что это хлеб. Скорее, догадываюсь по запаху.
Как же давно я не ела!
Некоторое время мы с парнем глядим друг на друга. У него в глазах нет ненависти. И на том спасибо. Я уж думала, что все жители этого странного города за что-то на меня ополчились.
Он чуть улыбается:
— Ты в самом деле упала с неба?
Ночью я несколько раз повторила свою историю. Женщине с огнем в руках, другим женщинам, сбежавшимся на ее крик. Мужчинам. Пыталась убедить, что не желаю им зла.
Этого парня среди собравшихся не было.
— Не с неба, — говорю со вздохом. — Я из города. Меня везли на Завод. Я сбежала.
Он ухмыляется, будто я сказала что-то смешное. Помогает сесть. Распутывает ремни на моих руках. Руки затекли.
— Ешь, — пододвигает ко мне чугунок. Протягивает деревянную ложку. Я беру ее в руки, долго разглядываю: она больше и грубее наших ложек. На потемневшем от жира дереве видны прожилки.
Спускаю с лежанки связанные ноги.
Еда вкусная. Я никогда такой не ела. Ни в какое сравнение не идет ни с витаминными пластинками, ни, тем более, с бесплатной вермишелью. Хлеб теплый и очень мягкий.
— Что это?
— Банош из белых грибов.
У меня дрожат ноздри. Потрясающий запах.
— Ешь, — говорит парень. — Вот брынза. Вот мед. Вот молоко.
Делаю глоток. Наверное, мне понравилось бы здесь, я бы осталась здесь жить…
— Мне некуда идти, — говорю я парню. — Можно, я поживу с вами?
Он перестает улыбаться. Качает головой:
— Ты принесешь нам беду. Много людей погибнет.
— Почему?! Откуда ты знаешь?
— Я не знаю, но Царь-мать — видит. Она говорит, что у тебя на лбу написана беда для всех трех родов. Молодые погибнут. Знаешь, я бы хотел, чтобы ты осталась, но Царь-мать всегда все видит наперед.
Еда теряет вкус. Та женщина, что встретила меня ночью, просто сумасшедшая. А они все ей верят. Почему?
— Наперед видеть нельзя, — говорю я. — И потом… я ведь никому не желаю зла! Какую беду я могу принести, я ведь одна, а вас много!
Он отводит глаза. Печально качает головой.
— Значит, мне придется уйти? — спрашиваю упавшим голосом.
— Тебе придется умереть, — вздыхает он. И, увидев мою реакцию, тут же добавляет примиряющим тоном: — Нет, не убийство, мы же честные волки! Только поединок. Чтобы после смерти ты могла спокойно охотиться в Лесном Краю.
Это не город. Это волчий поселок. Здесь нет ни энергетического часа, ни контролеров, ни полиции. Башен тоже нет. Зато тут есть зима, весна, лето и осень.
В селе живет три волчьих рода — так они себя называют. Каждый род живет немного обособленно, но колодец общий для всех. И Царь-мать главенствует над всеми.
Люди-волки и похожи, и непохожи на диких. Ярый — так зовут светловолосого — долго отвечает на мои вопросы. Я узнаю, что город лежит к юго-востоку отсюда, но дойти туда невозможно: слишком отвесные скалы, слишком глубокие пропасти и высокие горы. Что к северо-западу от поселка находится страшное место, куда нельзя ходить — То Место, и если я буду расспрашивать о нем, Ярый встанет и уйдет. Я смиряюсь и расспрашиваю о другом.
Горы не имеют конца и края. В них полно зверей и птиц, в реках и озерах — рыбы. Говорят, далеко-далеко в лесах живут еще племена, и раньше они приходили на землю трех родов, чтобы охотиться и красть невест. Тогда три рода воевали с ними; но вот уже несколько лет, как враги не приходят. Наверное, откочевали еще дальше.
Я хочу еще расспрашивать, тут Царь-мать является собственнолично. Ярый уходит.