Если у него есть пистолет или хоть что-то стреляющее, я погибла. Свернутый экран мешает, бьет по спине; хоть бы он не выскользнул из-за пояса! Хоть бы не упал!
Поднимаюсь по железной лестнице, на штырях-ступенях остаются, наверное, лоскутки моей кожи с ладоней. Я не чувствую. Я играю в догонялки со смертью. Вверх!
Лестница трясется. Мой враг поднимается следом. Либо у него нет пистолета, либо он хочет разорвать меня голыми руками. Учитывая, что он много выше меня и физически сильнее…
А вот посмотрим, кто сильнее!
Ладони липкие. Я не чувствую боли. Мне надо во что бы то ни стало добраться до железной площадки. Тогда у меня будет шанс.
— Стой! Убью!
Я почти ощущаю его руки на своих щиколотках. Прибавляю скорости. Из покачивания громоотвода, из гудения железных ступеней, из моего собственного хриплого дыхания рождается ритм, я ловлю его и примериваюсь к нему, он подхватывает и несет, как быстрая вода.
— Идиотка!
Кажется, он отстал. Ненамного, но отстал. Я не сбавляю скорости. Сейчас! Еще немного!
Вот он, железный люк. Я в последний раз подтягиваюсь — и выбираюсь на железную площадку на страшной высоте.
Солнце склоняется к горизонту. Горы лежат вокруг, как зубцы огромной короны — зеленая цепь, за ней синяя цепь, за ней золотисто-дымчатая цепь. Ветер несет запах травы и хвои. Я замираю — будто громоотвод в ожидании молнии…
— Лана, стой!
Я вижу его лицо в отверстии люка. Его глаза впервые выглянули из тени глазниц, я различаю их цвет. Они зеленовато-карие.
Одним рывком он поднимает свое большое могучее тело на край площадки. Я отступаю. Между нами два шага, не больше.
— Стой, — говорит он. — Послушай, ничего страшного не случилось. Ты сделала глупость. Только и всего. Я не буду тебя наказывать. Я даже не буду тебя…
Одновременно он делает шаг вперед — и я, отступая, выхватываю из-за пояса свернутый экран.
— Лана!!
Его руки хватают воздух в миллиметре от моей груди. А я уже валюсь назад. Уже падаю, и ветер ревет в ушах.
— Лана!
Ветер играет мной, как пустой оберткой от бутерброда. Я переворачиваюсь раз, другой, путаю верх и низ, перед глазами у меня темнеет… И, почти теряя сознание, разворачиваю экран.
Рывок! Мое падение замедляется. Потом ускоряется снова. Я вижу, как с трудом, преодолевая сопротивление воздуха, раскрываются складки и перепонки, как вдруг вспыхивают зеленым сенсоры, как каждая ниточка и жилка экрана-крыла напрягается…
Я перебираю руками, ощупываю несущие ребра крыла-экрана, ловлю ветер. Это единственное, что может еще спасти мою жизнь. Я вишу на развернутом крыле, вцепившись руками в жесткие перепонки, все еще падаю…
А потом резкий порыв ветра, будто подставленная ладонь, превращает падение в скользящий полет.
Я парю, как птица. Я вижу мир сверху. Вижу горы, леса и луга. Солнечные лучи пробиваются сквозь дырявые тучи — веер лучей, растопыренные пальцы. Цветное небо над головой, цветная земля внизу, мерцающее зеленоватое крыло — будто тонкое веко, будто крылышко стрекозы. Я лечу…
Порывом ветра меня сносит в сторону. И прямо на пути, на расстоянии, кажется, вытянутой руки, выступает из тумана бетонная стена.
Я резко меняю наклон крыла…
Меня подбрасывает и проносит над стеной, я чиркаю по бетону подошвами ботинок. И снова падаю, только теперь внизу — чахлый, ржавый лес…
И снова падение переходит в полет. На этот раз почти горизонтальный. Доля секунды…
Я врезаюсь в колючий кустарник.
Очень колючий.
Ладони мои разодраны до мяса. Лицо исцарапано, голова болит, на лбу надулась шишка величиной почти с кулак. Но я жива. И я свободна.
Завод рядом. Завод близко. Через несколько секунд после моего приземления-падения наваливается тишина. Замедляет биение сердца. Сеет панику.
Я бегу, телом прорывая эту смертоносную вату, и постепенно начинаю слышать хруст веток под ногами. Собственное сердце. Хриплое дыхание. Я вышла из зоны антиритма. Я победила. С торжеством оглядываюсь…
Чтобы увидеть сквозь чахлый лесок, как железные ворота открываются, и из черной темноты — не могу без содрогания в нее смотреть — выдвигаются, полускрытые желтым дымом, механизмы.
Хозяин видел мой полет. Не знает точно, жива я или нет, хочет удостовериться. Автоматы принесут ему мое тело. Или меня в беспамятстве. Или засекут движение, поймают на бегу, скрутят, притащат обратно…
Преодолевая боль, забираюсь на самое высокое дерево. И сижу, прижавшись к стволу, среди колючих веток.
Автоматы все ближе. Рассыпаются полукругом. То и дело выбрасывают вперед и в стороны гибкие щупы с сенсорами на конце. Один сбивает — на лету — птицу. Сыплются перья, как черный снег.
Мне надо сделаться частью древесного ствола. Слиться с ним. Остыть, отдать стволу все тепло… Дерево, дерево, спаси меня!
Один из автоматов — шагающее устройство на трех ногах, с тремя когтистыми манипуляторами — осматривает соседнее дерево. Щупы вытягиваются на десять метров вверх, трясут ветку за веткой. Валятся шишки. Обыскав очередной объект, механизм направляется к следующему. К дереву, на котором сижу я.
Хочется заорать и броситься вниз. Попробовать убежать. Хоть попытаться! Но я сижу — и с опозданием вспоминаю, что моя кровь осталась там, на нижних ветках. Кровь из пораненных ладоней.
И автомат находит кровь.
Яростным зеленым огнем вспыхивают сенсоры. Выдвигается антенна — он передает сигнал Хозяину? Щупы — их два — обвивают ствол с двух сторон. Медленно, неторопливо двигаются все выше. Обшаривают ветку за веткой.
Я прижимаюсь к дереву всем телом. Я — дерево. Я — его часть. В моих жилах — древесный сок. Я неподвижна… Я замерла!
Щуп касается подошвы башмака. Вся моя сила воли уходит на то, чтобы не дернуться.
Щуп поднимается выше. Трогает штанину. Скользит по древесному стволу, обшаривает кору, трогает мою спину…
Я перестаю дышать.
Другой щуп появляется прямо передо мной. И, помедлив, касается лица.
Я не двигаюсь. Я дерево. Дереву все равно, кто его трогает. С деревом заигрывает ветер, бродят по веткам птицы, дятел долбит кору…
С резким раздраженным визжанием щупы исчезают. Моментально втягиваются внутрь, под корпус механизма. Раскачиваясь на трех ногах, автомат идет к следующему дереву.
Я сижу на ветке целую ночь. Слышу, как автоматы обшаривают лес. Все жду, что они вернутся. Все жду, что явится Хозяин; поиски длятся долго, на свету и в темноте. Наконец автоматы отступают на Завод.
Я боюсь, что они оставили надсмотрщика, который дождется, пока слезу с дерева, и тогда схватит меня. Поэтому я сижу на ветке до утра.
Утром лес просыпается. Ржавый лес. Дерево, давшее мне приют, покрывается росой. Я жадно облизываю каждую иголочку. Потом спускаюсь вниз (руки-ноги онемели так, что почти падаю) и слизываю росу с травы.
Роса на моей одежде. На волосах. Роса смывает кровь с лица и ладоней. Я умываюсь в росе — и оживаю. Как будто не было страшной ночи. Как будто мы гуляем в лесу — с Ярым…
А ведь Ярый остался в поселке трех родов! И, может быть, ждет меня? Может, если я вернусь и расскажу всем правду, он простит меня?
Я не решаюсь выйти из леса на открытое пространство. Прячась за стволами, подбираюсь ближе, вижу холмики ржавой глины и сваленные на них рваные барабаны, негодные бубны, сломанные трембиты. Кладбище моих друзей. Кладбище наших надежд.
Роса высыхает. Поднимается солнце. До поселка — всего полдня пути. Как меня встретят? Что я увижу, когда вернусь?
Сажусь на траву. Страшно хочется есть… И хочется отдыха. Покоя. Нормальной человеческой жизни. Огня в печи. Разговоров. Мужских и женских лиц. И детей. Как мне не хватает назойливых, вечно вертящихся под ногами, шумных детей, каких полным-полно в поселке!
А если автоматы побывали и там?
Хозяин не признался мне, сколько я его ни расспрашивала. Эти столбики на экране, эта вибрация стен, этот ветер в коридорах Завода… Может, все три рода уже там? И дети?