Почти весь зал занимает серебристая круглая мембрана — она немного возвышается над бетонным полом. Тонкая и на вид очень уязвимая, кажется вытканной из паутины. Совсем не страшное место. Наверное, те, кого привозит сюда канатка, ступали на нее беспечно, разговаривая, может, смеясь…
Снизу, из-под сетки, пробивается матовый белый свет.
— Здравствуй, Лана.
Хозяин! Я не заметила его! Он стоит так неподвижно, что в полутьме похож на механическую деталь, бездушную часть Завода.
Боевой ритм, который привел меня к цели, на мгновение дает сбой. Алекс реагирует мгновенно: ствол разрядника уже направлен на Хозяина.
— Не стреляй, — говорю я.
Хозяин усмехается. Бронированные пластины его лица едва меняют очертания.
— Почему? Ты ведь не послушала меня… Добилась своего.
Нас разделяет мерцающий круг мембраны. Хозяин стоит спиной к пустому вагону в тоннеле. Так, как стояли до того тысячи его жертв. Он пришел сюда… зачем?
— Лучше пристрелить его, Лана, — говорит Алекс.
Я понимаю его правоту. Но мне нужно получить ответ на еще один, последний вопрос.
— Зачем ты пришел? — спрашиваю Хозяина. — Мне не надо твоей крови.
— Лучше пристрелить его! — торопит Алекс.
Хозяин смотрит на меня. Остальных будто не видит.
— Почему тебе не живется спокойно, Лана? Почему тебе не живется, как всем? Почему ты не осталась в городе, почему ты не осталась в горах? У тебя ведь было все: друзья… власть… любовь!
Надо торопиться, дорога каждая секунда, но я медлю. Сама не знаю почему. Мне страшно? Я колеблюсь? Оттягиваю момент?
— Почему ты не осталась со мной? — говорит он еле слышно. — Я дал бы тебе все, что ты могла бы пожелать. Все.
Мои спутники перешептываются. Уходит время… силы… слабеет решимость… скорее!
Но я не могу ему не ответить.
— Ты сам говорил: нет смысла говорить о справедливости. Чтобы кто-то выжил, кого-то нужно каждый день убивать. Ты говорил, мир так устроен. Так вот: я не хочу и не стану жить в таком мире. Я изменю его… или умру, пытаясь изменить. Это все.
Что-то говорит Алекс. Я не слышу его слов. Я вижу только глаза Хозяина. И второй раз в жизни различаю их цвет: они зеленовато-карие.
— Ты очень похожа на свою мать, — говорит он глухо, и в этот момент я наконец решаюсь.
Паутинка распадателя мерцает передо мной. Как поверхность лесного озера лунной ночью. Я сбрасываю тяжелые мокрые ботинки — будто в самом деле собираюсь купаться.
Босые подошвы касаются бетона. Подхожу ближе.
Поверхность мембраны чуть подрагивает. Мерцают искры, как на заиндевелом стекле. Становится очень жаль себя. Я останавливаюсь на самой кромке распадателя.
— Не смей! — кричит Хозяин. В его голосе куда больший страх, чем минуту назад.
Я сглатываю. Моя задача — бросить на мембрану сразу много энергии. Чтобы распадатель подавился. Хозяин говорил, чем больше энергии в человеке, тем больше проходит времени до того момента, как он распадается окончательно…
— Лана!!
Я шагаю на паутинку.
Она оказывается очень жесткой. Почти не прогибается под ногами. От того места, где я стою, по белому мерцанию бегут ярко-зеленые волны — как летняя трава из-под густого снега. Через секунду мембрана полностью зеленая. Я хочу сделать еще шаг…
И не могу. Подошвы прилипли к паутинке. Я как муха на липкой ленте, а мембрана начинает подрагивать, и ее ритм пробирает меня до костей.
Вот что такое — чужой ритм.
Я дергаюсь, пытаясь оторвать ступни и убежать. Мембрана не пускает. В панике, стараясь высвободиться, попадаю к ней в резонанс, дергаюсь, повинуясь чужому ритму, это похоже на конвульсии. Так вот что чувствуют жертвы Завода…
Но я — не жертва.
— Не жер-тва! — выкрикиваю я, выстраивая свой, пусть примитивный, ритм. — Не жер-тва!
Мой ритм на секунду вырывает меня из-под власти мембраны.
— Ди-кая! Ди-кая! Ди-ка-я э-нер-ги-я!
Ухитряюсь оторвать одну ступню — по зеленой поверхности распадателя расходятся красные волны. Полуослепшая от боли и страха, пытаюсь нащупать свой ритм, который проломил бы страшный ритм мембраны, и ничего лучшего не приходит в голову, чем старый, давно забытый танец пикселя во время энергетического шоу.
— Кра-си-че-бел! Жел-кра-жел!
Мышечная память приходит на помощь. Память движений. Ритм пикселя сменяется пляской на барабанах, ритмом Оберега и Аркана, ритмом уличного шествия. Из-под моих ног расходятся кругами красные полосы, как волны от брошенного в озеро камня.
— Жить сво-им рит-мом!
Я ничего вокруг не вижу. Я не вижу Хозяина. Не вижу своих друзей. Перед глазами — зелень мембраны и красные волны, которые становятся с каждой секундой все ярче. Удержать ритм! Удержать!
Мембрана резко прогибается. Прямо передо мной приземляется Лешка. Оборачивается ко мне. Раскидывает руки; я не сразу понимаю, что он делает. А он играет на барабанной установке — воображаемой.
Он мечется, не отрывая подошв от мембраны, он колотит по воздуху воображаемыми барабанными палочками. Не раздается ни звука, но ведь Лешка — глухонемой. Он сам — ритм.
Красные полосы становятся ярче. Кровавый отблеск лежит на лицах Мавра и Алекса, когда они вслед за Лешкой ступают на мембрану. За ними прыгает Лифтер. Мы вместе танцуем под неслышную Лешкину музыку.
Сломать чужой ритм! Удержать свой! Когда сытый зеленый свет окончательно сменится красным, мы победим!
Завод вибрирует.
Он живет — от последнего кирпичика в стене и до каждой ниточки распадателя. Дрожит каждой трубой, каждой пружиной, каждой жилкой толстого провода. Завод — тяжелая туша, угнездившаяся среди гор, фабрика жизни и смерти, трансформатор талантливого в посредственное, — тяжел и силен. Тысячи молний лупили в его громоотводы, но и покореженные и закопченные, железные шпили все так же протыкают небо. Тысячи молодых и сильных людей боролись с распадателем, но он одолевал и пожирал их, превращая дикую энергию в синтетическую.
Так чем ты лучше, Лана?
Не знаю, откуда пришла мысль.
Красные волны на распадателе тают, их поглощает сытая, невозможно яркая зелень. Полная загрузка, поглотитель работает, генератор заряжается, процесс идет в штатном режиме…
Ноги влипли — не оторвать. Мембрана дрожит, волны этой дрожи прокатываются по моему телу, и я чувствую, как распадаюсь изнутри.
Много о себе возомнила?
Вокруг, будто в замедленной съемке, танцуют Алекс и Мавр, бьет в невидимые барабаны Лешка, но на лице у него отчаяние. «Пощади их…» А я не пощадила! Красноватые разводы на мембране растворяются, перегрузка спадает…
Из темного тоннеля все так же медленно, будто в толще воды, вылетают один за другим молодые волчата во главе с длинноногим сыном Охотницы. И кидаются — как в омут — на мембрану.
Из-под ног у них бегут красные разводы. Волчата молоды. В них энергии — на всю долгую жизнь.
Я хочу крикнуть: что вы делаете?! Но голоса нет. Молча смотрю, как борются волчата. Их подошвы липнут к мембране, решительность сменяется растерянностью, а потом страхом…
Чем ты лучше, Лана? — шепчут старые стены. Много о себе возомнила, подтверждает решетка на потолке. Там, за решеткой, мощная вытяжка — порывом ветра унесет пепел…
Она решила изменить мир, хихикает мембрана. Я готова упасть.
Лешка стоит на коленях, трясется, как желе, в такт распадателю. Кто-то из волчат уже лежит… Я же просила, приказывала им оставаться снаружи!
Ноги подкашиваются. Рас-па-дай-ся! Рас-па-дай-ся! Я валюсь на мембрану, касаюсь ее коленями, ладонями, бедром; сила чужого ритма проникает в меня, как вода через пробоины. Проблески красного на зеленом тают, сменяясь густой сочной зеленью…
— Вставай.
Я поднимаю голову. Хозяин Завода. Рядом. На мембране.
— Вставай!
Его рука захватывает мое запястье. Он рывком поднимает меня на ноги. Его тоже колотит чужим ритмом. Он тоже сопротивляется. Из-под ног у нас расходятся, расплываясь по мембране, красные волны. Красиво пересекаются, образуя решетку.