— Не сердись на меня, — сказал Юрукта после продолжительного молчания. — Подражая — научишься, упрешься — не поумнеешь. Может быть, мне есть расчет прикочевать сюда по примеру Шанды?
— Киргизы побьют Алтын-царя, если объединятся с русскими! — не повернув головы, произнес Ивашко.
— Но воевода поставил условие платить ясак государю. Мы не можем согласиться с этим, — тихо и виновато сказал Юрукта.
— Вы больше теряете. Разве шкурки соболя сравнятся в цене с тем скотом, который угоняет у вас Алтын-хан?
— Доброму коню найдется много хозяев, — негромко произнес Юрукта. — Если киргизы захотят, их примет к себе и Алтын-хан, и джунгары.
Он поправил кривую саблю, висевшую на боку, выпрямился в седле, словно сбросил с плеч непосильную ношу:
— Если киргизы сядут на пашню, у них не будет воинов, способных владеть копьем и пищалью.
Кони вошли в синий, косо расчерченный тенями лес. На тропке стало тесно, цепочка всадников растянулась, и разговор между Ивашкой и Юруктой угас. И только когда Курта спрыгнул с коня и пошел, сопровождаемый князцами, в глубь тайги, Юрукта положил тяжелую руку на Ивашкино широкое плечо:
— Не торопись. Мы успеем к медведю… Я не спорю, Алтын-хан беспощаден, он никогда не станет другом киргизов. Но и воевода Герасим берет у киргизских князцов все, что ему приглянется.
Тропка вилась вокруг кряжистых елей, словно обнимая их, и терялась где-то в глухой, укрытой мхом и сугробами пади. В тайге было сумрачно и жутко.
В своем воображении Ивашко уже рисовал предстоящую охоту на медведя. Разбудят матерого зверя в берлоге, обиженный людьми хозяин тайги разъярится, зарычит и кинется на охотников. Здесь-то и нужна крепкая выдержка: поторопишься или чуть промешкаешь с выстрелом, или опоздаешь выхватить нож, или — того хуже — дашь деру от берлоги — и все пропало. Так рассказывали старые люди, не один раз ходившие на медведя.
Берлога была под кряжистой, в два обхвата, лиственницей. Неопытные таежники могли принять ее за обыкновенный холмик, а то и за кучу хвороста. И берлога, и вход в нее были забиты снегом, лишь маленькая отдушина, оправленная ледком, чернела под узловатыми, оголившимися корнями дерева. Когда Ивашко и Юрукта подошли к логову зверя, Курта топором осторожно расширил вход в берлогу и попросил Шанду держать копье наизготовку — чего доброго, медведь может до поры проснуться и броситься наружу. С другой стороны от входа с обнаженной саблей стоял Итпола.
Курта принялся рубить еловые жерди, и гулкий стук топора приводил охотников в смятение. Не сводя настороженных глаз с берлоги, они ждали, что вот-вот из провала покажется страшная голова потревоженного зверя. Курта волоком подтащил жерди к берлоге и показал Ивашке на свою пищаль, висевшую на суку лиственницы:
— Возьми. Медведь-батюшка сердитый.
Жерди завели толстыми, застроганными концами в берлогу так, что они закрыли зверю выход, а тонкие концы Курта накрепко привязал арканами к двум деревьям. Теперь медведь что в клетке — нет ему пути на волю.
— Зверь знает, как спрятаться; охотник знает, как добыть зверя, — вытирая росинки пота со страшного рубцеватого лица, не без хвастовства сказал Курта. Впрочем, он действительно был смел, этот коренастый человек, заманивший киргизов, извечных степняков-скотоводов, на охоту.
Драли с елок стылые бороды лишайника, а с берез снимали белую с черными строчками бересту. Курта на самом краю берлоги развел костер и охапкой бросил все это в поднимавшийся огонь. Понесло густо, едко.
Медведь молчал. Видно, еще не приспела ему пора проснуться от непривычной вони и удушья. Ивашко подумал было: есть ли зверь там вообще? А берлога все куталась в льнувший к снегу тяжелый и непроглядный дым.
Курта еще сорвал с ветки зеленую посконь лишайника, кинул ее в растущие на глазах клубы. Затем деловито набросил на вход в берлогу кошму и принялся ногами и руками нагребать на края кошмы сухой снег. Все бросились ему помогать. Но Курта взял у Шанды саженной длины копье и упер его острие в кошму.
— Хозяин тайги мал-мало проснется, плакать будет, — сказал Курта.
Наконец из берлоги послышался глухой и сердитый рев, похожий на отдаленный раскат грома. Он заставил людей вздрогнуть и невольно отступить от берлоги. Схватились за оружие. Курта по-прежнему целился копьем в середину кошмы.
Рев повторился. От сильных ударов зверя со скрипом заходили жерди и деревья. И когда кошма вдруг вздулась, Курта с силой ударил по ней острием копья. Удар был рассчитан точно: копье прошло кошму и вонзилось в зверя. Медведь неистово закричал от ярости и отчаяния, грозный крик его широко пронесся по заснеженной пади. И тут древко у копья вдруг со звоном лопнуло и отлетело, едва не зацепив Ивашку.