— Переедем Березовку-речку и на Лывном мысу станем ждать, — окончательно стряхнув сон, бодро сказал атаман. — Ты, Куземко, поди, ругаешь меня. Однако это и есть обычная государева служба.
Дорогу было трудно различить, особенно в зыбких низинах, где она ныряла в забои и враз пропадала. Но дородный атаманов конь шел по целику ходко, уверенно, чувствуя каждый ее извив и поворот. Тихонько позвякивали на его боках бляхи наборной сбруи.
— Тут и станем, — проговорил Родион, поворачивая коня к семейке озябших молодых березок. — Уткнутся в нас. Иного пути им нету.
Наломав сушняку в березовом подлеске, разложили небольшой костер, чтобы согреться. То и дело, увязая по колени в снегу, бегали на крутой, лобастый бугор взглянуть, не едут ли. И все-таки в мглистом предрассветье не углядели Васькиных тайных посланцев. Бабук заметил их прежде, чем они его. Подъехал, оскалился в лукавой улыбке:
— Говорил Гриде, однако, что это конь атамана — мы ехали мал-мало вашим следом. Гридя совсем не верил. Гляди-ко, Гридя, кто есть в дозоре.
Заплечный мастер продрог в пути, весь посинел и теперь мешком свалился с коня, грудью приник к заполыхавшему жаром костру, кособоко заплясал, задергал плечами. Видно было, что не по нраву ему ночные поездки в жестокий мороз, да ничего, знать, не поделаешь: нужно как-то зарабатывать себе на кусок хлеба.
Родион быстрым взглядом исподлобья пробежал по заледенелым седлам и переметным сумам прибывших. Пищали у них были всего две, сколько и положено на тот случай, когда люди отправляются в немирные земли. А что за товар в холщовых сумах, надо было еще посмотреть. Не станут же люди уезжать из города тайком с незапретным для торга товаром.
— Чего везете? — спросил Родион, когда прибывшие немного отогрелись.
— Едем в Канский острог, воеводою посланы, — с подозрительной расторопностью ответил Гридя, потирая руки над огнем.
— Чего везете? — угрюмо допытывал атаман, не сводя взгляда с холщовых сум.
— Пошто нас спрашиваешь? Ты воеводу спроси, — вдруг озлился Гридя.
— Везем, бачка, мелочишку канскому десятнику, — сказал Бабук.
— Десятник канский на этой неделе был на Красном Яру. И не взял свой товар?
— Про то мы не знаем, — отходя к своему коню, бросил Гридя.
— Норовите вы к братским — вот куда. А что везете им, покажите сами, не то — пристрелю за измену.
Бабук при этих словах атамана весь съежился и вдруг выхватил из ножен короткую саблю, но вскинуть ее не успел: Гридя у запястья перехватил его руку тяжелой волосатой рукой.
— Драка тут совсем ни к чему, — сказал Гридя. — Чего уж… Показывать надобно…
Бабук оглядел выставившего пищаль большого и сильного Родиона и, зашмыгав воробьиным носом, готовый по-ребячьи расплакаться от собственного бессилия, глухо проговорил:
— Не сами ехали, бачка, Васька послал. Пороху, дроби дал. Бисеру дал.
— Я, Бабук, все понимаю, — сказал Родион и перевел строгий взгляд на бывшего палача. — Чего стоишь, Гридя, брылы развесил? Вытряхивай-ко из сум, что там есть.
Гридя послушно снял с седла тяжелые заскорузлые переметные сумы, развязал их и стал выкладывать на утоптанный снег кожаные мешочки с порохом, белые головы сахара, радужные роговые гребни, мыло, новенькие замки пищальные. Вытащил он и нож охотничий с простою ручкой.
— Вот на продажу, — сказал Гридя Родиону.
Разглядывая товар, атаман сначала не проявил к ножу никакого любопытства, однако затем протянул руку, чтобы взять его. Но на какую-то секунду он замешкался, и Куземко перехватил сточенный почти до самой спинки нож и округлившимися глазами стал пристально разглядывать голубое лезвие и гладкую березовую ручку. Нет, Куземко не мог ошибиться: это было именно то, что он долго искал, мыкая нужду по бесприютным сибирским острогам.
Только Родион Кольцов вернулся домой, от воеводы явился посыльный. Атаман в чем был, в том и пошел в приказную избу, переодеваться не стал: всегда вопил и грозился Герасим, если вызванные по его повелению замешкивались хоть на минуту. На крыльце приказной избы Родион лоб в лоб столкнулся с Бабуком. Помахивая непокрытой косматой головой, тот пропустил атамана и сказал в спину: