Каждое утро Иренек, разминая боевого коня, крупной рысью объезжал отряды. Обычно к нему присоединялся Дага-батор, он стремился не оставлять без присмотра начального князя — мало ли какое решение вгорячах может принять самолюбивый, мятущийся Иренек.
Но в один из теплых апрельских дней, когда в утренней голубизне, не смолкая, звенели жаворонки и степь уже начинала сочно зеленеть и цвела лазоревой сон-травою, когда шаловливое солнце и нежное молоко неба звали людей на простор, Дага-батор не мог дождаться Иренека. Время приближалось к полудню, а воины еще держали под уздцы оседланного гнедого со звездой на лбу аргамака. Конь нетерпеливо копытил оттаявшую землю и косил на шатер хозяина налитым кровью глазом.
Иренек имел привычку большинства кочевников: поздно ложиться спать и вставать тоже поздно. Проснувшись в зыбком полусвете юрты, он любил поиграть в мягкой постели с любимой женой и сыновьями. Если игры с женой большей частью были тихими, то с сыновьями он всегда много шумел, не давая им побороть себя. А они пуще того визжали, хватаясь зубами, как волчата, за ошкур его нагольных овчинных штанов. Но к этой поре он обычно был на своем аргамаке уже далеко от улуса.
Дага-батор недоумевал, что случилось с начальным князем. Шатер будто вымер, из него никто не выходил, и спросить об Иренеке, таким образом, было некого. Не осмеливался Дага и войти в княжескую юрту, хорошо зная своевольный, вспыльчивый характер Ишеева сына. Ишей был куда покладистее, хотя в последний для него приход монголов поступил дерзко — не явился на поклон к великому Алтын-хану, а откочевал на таежную реку. Зато Ишей безропотно приказал отогнать к монголам коней и баранов, ровно столько, сколько те требовали.
Между тем, пока озадаченный Дага-батор гадал, что же произошло с Иренеком, начальный князь вел разговор с послом по имени Байту-зайсан. Гость был весьма знатен, в халате побогаче, чем у Дага-батора, в позолоченном шлеме, и представлял здесь другого властелина Великой степи — джунгарского Сенге-тайшу. Под надежным покровом беззвездной ночи въехал он, никем не замеченный, в улус Иренека, предварительно через верных людей условившись об этой встрече. Байту-зайсан не хотел, чтобы кто-то знал о переговорах джунгар с киргизами, а особенно посланец извечного врага Джунгарии — Алтын-хана.
Уронив на скрещенные руки свежевыбритую в темени голову, Иренек внимательно слушал Байту-зайсана. Когда тот говорил какое-то непонятное князцу слово, Иренек косился на сидящую поодаль жену, которая по рождению была черной калмычкой. Она быстро схватывала и переводила кусок певучей речи Байту-зайсана, не понятый мужем, и начальный князь снова опускал голову.
Байту говорил много и вкрадчиво, часто повторялся, и все-таки цель его приезда к киргизам пока была неясной. То ли он приехал за помощью, то ли предлагать помощь, то ли ни то и ни другое. Наконец Иренек не выдержал:
— У горящей травы жар силен, у мудрого человека слова сильны. Но неворошенный жар лежит под пеплом. Почему бы Байту-зайсану не сказать прямо о цели приезда.
Байту-зайсан, обжигаясь, выкатил пальцами из очага красный уголек и принялся раскуривать трубку. В шатре запахло богородской травой — джунгары подмешивали ее в табак. Сделав несколько глубоких затяжек, зайсан заговорил снова:
— Мой повелитель могущественный Сенге-тайша давно следит за Киргизской степью. Его огорчают опустошительные набеги Алтын-хана, а равно и усиление русских на Енисее. Но Сенге-тайша не мог защитить киргизов, потому что занимался внутренними делами государства.
Слушая зайсана, Иренек вспоминал старую Абакай, вспоминал клещеногого Табуна и Бехтена, они с жаром отстаивали на совете князей союз с джунгарами — как бы пригодились они теперь для установления равноправных отношений с Сенге-тайшой! Иренек не хотел давать кому бы то ни было клятвы на вечное холопство: он, государь над своим народом, подобен другим государям, владеющим иными народами. Что же касается дани, то почему не платить, если от джунгар будет помощь войском, когда русские и Алтын-хан придут за скотом и соболями.
— Наша степь — стегно молодого жеребенка. Каждому хочется урвать самый лакомый кусок, — сказал Иренек. — Все рвут, и всем никак не хватает, чтобы насытиться. Так пусть это стегно будет у одного Сенге-тайши…