Монголы взвихрили пыль и ускакали за Змеиную сопку. Якунко подождал немного и вернулся к убитому Тимошке, взвалил его на седло, и вечером под лисий брех и мирный крик перепелок похоронил его на берегу шумливой речушки Ужур-юл.
Тем временем Маганах и Мукуш торопили своих коней на юг, к понизовьям Абакана, где укрепленным лагерем стояло монгольское войско. Словоохотливый юноша, крутясь в седле, бойко рассказывал о себе:
— Мы кыштымы. Пушнину приходится отдавать князцу. Разве прошлая зима не была удачлива? И я добыл пятьдесят соболей. За них князец дал мне четыре коня. Остальное ты знаешь.
На пути к Июсам степь была непривычно безлюдной. Не было видно юрт, не слышался собачий лай, не ржали кони и не мычали коровы. Сердце сжималось в груди при виде такого запустения в цветущую пору лета.
— Схватка нужна волку. Козе она не нужна, — глядя по сторонам, угрюмо говорил Маганах. — Для твоего князца Алтын-хан волк, для тебя и Алтын-хан и князец — оба волки. Так выходит?
— Так, — охотно согласился Мукуш.
На третий день пути в гористом урочище Мара неожиданно встретили рассыпавшийся по логу табун голов в полтораста. У табуна не было ни одного человека, лошадей пас рослый, красивый гнедой жеребец, статью своей сильно похожий на Чигрена. Заметив въехавших в лог людей, жеребец взбрыкнул задними ногами, угрожающе захрапел и заржал. Вытянув свою длинную шею и распустив гриву, он оскалил зубы и помчался прямо навстречу всадникам. А табун, вняв строгому предупреждению вожака, насторожился и стал сбиваться в круг.
— Я поведу за собой жеребца, ты подгоняй остальных! — крикнул Маганах, резкими ударами плети по сапогу подразнивая гневного вожака табуна. Тот угрожающе копытил землю, и зеленым, искристым глазом косился на Маганаха, готовый броситься вперед и рвать зубами всадника и коня. Он поджимал свои прямые крупные уши и угрожающе вставал на дыбы. Тогда Маганах торопливо отъезжал от него, и жеребец делал новую стремительную пробежку, чтобы опять попугать всадника.
Мукуш, размахивая над головой плетью и без умолку крича, погнал табун за разъяренным вожаком. Кони теснились, напирая друг на друга, переходили с шага на ходкую рысь, поддавали задом. Но Маганах знал: если табун разгонится во всю мочь, никакой вожак его уже не остановит.
С полного галопа лошади прыжком бросились в реку, только чудом не переломав себе ног, и, подняв волны, переплыли ее. Затем, выплеснувшись на дресвяный берег и взяв крутой подъем, пошли довольно узким ущельем. Теперь у них была одна дорога — только вперед, к видневшимся вдали редким низкорослым кустикам караганы.
После долгой скачки под беспощадным солнцем кони подрагивали кожей от головы до хвоста, они явно сдали. Чуть прорысили косогором и пошли уже спокойным, усталым шагом. Намотавшийся в седле Мукуш гордо сказал:
— Они наши. Куда мы захотим, туда их и отгоним.
— Им нельзя давать передышки, — возразил Маганах. — А то они перехитрят нас.
И все-таки у поднебесных утесистых гор Харатаг всадникам пришлось остановиться. Частые и затяжные подъемы так умотали табун, что бежать куда-то он был уже не в силах. Присмиревший вожак поводил запавшими боками, держась подальше от всадников и принимаясь пощипывать жесткую траву.
— Сколько монголы отогнали у нас коней, столько я и возьму, — сказал Мукуш. — Остальных бери ты.
— Зачем мне эти кони? Они принадлежат всему народу. Пусть князцы и старики делят их по совести.
— Но я возьму свое! — упрямо повторил Мукуш.
Когда дозорные киргизского войска победными возгласами встретили Маганаха с табуном, Мукуш был уже далеко. Воины наперебой хвалили Маганаха за отменную смелость, предсказывая ему богатые подарки от начального князя и почет от всех родов. Пастух радостно посмеивался, приговаривая:
— Ой, молодец я, однако. Молодец.
Ликующие воины с восторженным гиканьем проводили табун до улуса Иренека. Начальный князь приказал гнать коней к подтаежному озеру Инголь — до тех глухих мест монголам не добраться.
— А конокрада свяжите и бросьте в яму, — коротким кивком Иренек показал на Маганаха. — Если монголы будут настаивать, мы выдадим его.
За пастуха дружно заступились упрямые старики, они рассудительно сказали Иренеку:
— Разве можно бросать в яму за доброе дело?