— Пусти к воеводе, — строго сказал Матвейко.
— То не велено. Спит воевода Герасим.
Не вступая в спор, приезжий повернул коня к воротам Малого острога, на выезд, сопровождавшие его казаки тронулись за ним.
А немного погодя, выйдя из спаленки на галерею своих хором и случайно услышав от стрельца о томичах, Герасим Никитин сердцем почуял, что дело тут недоброе, что просто так не поехали бы в дальнюю даль те голубые кафтаны. И не мешкая, послал за городничим, чтоб тот разыскал томичей, оказал им надлежащий почет и ласку и позвал в приказную избу.
Привычный ко всяким розыскам, городничий стремглав кинулся по городу, пробежал насквозь одну улицу, другую — никого из гостей не встретил, догадался сойти к Енисею. И еще сверху, от острожной стены, увидел: расседланные кони приезжих по брюхо стоят в воде, а сами томичи — в пестром людском кольце. И похоже, что красноярских смущают, потому как люди уже кулаками машут, грозят острогу. Эх, и достанется кому-то от воеводы, уж кто-кто, а Герасим Петрович не простит своевольства и шатости.
— Бес он и всяческий мучитель! — донеслось от реки.
Насмерть испугался городничий, услышав такие непотребные речи, хотел было что есть мочи дать деру назад, да, слава богу, разобрался, что крыли казаки не столько самого воеводу, сколько подьячего Ваську, и тогда городничий смело зашагал к реке, где толпа полнилась, разбухала, как сухарь в молоке. Прямо голышом перли сюда вылезшие из воды казаки и казачата.
— Злодей он, Васька! — повизгивал Степанко Коловский, принявший после тюремной отсидки сторону Родиона.
Самого Родиона на этот случай в городе не оказалось. С утра он уехал далеко в степь, под самые сосновые боры, приискивать добрые покосы для себя и лошадных казаков своей сотни. Но уже кто-то с места в карьер поскакал за ним, хотя сыскать атамана в овражках да перелесках все равно, что найти иголку в стоге сена.
От накаленного желтого песка и гальки жара еще нестерпимее. Босые так и приплясывали, беспрестанно суча ногами. А Матвейко сдувал падавший на лоб смоляной чуб и слушал всех молча, поводя по толпе колючими глазами.
Одни черкасы не хороводились и не жаловались приезжим на Ваську. Они кучкой стояли у самой кромки воды в лихо сдвинутых на затылок запорожских папахах и выжидательно поглядывали исподлобья на Матвея и на красноярцев. Черкасы жили в остроге смирно, они и тем были много довольны, что царь выслал их на Красный Яр, а мог бы и подалее, на самый что ни на есть край земли.
— Воеводам он говорил напраслину! — кричал Артюшко Шелунин, размахивая сорванным с головы помятым колпаком.
— У-у-у! — гудела толпа.
Увидели идущего по взвозу городничего и разом языки прикусили. Стало слышно, как у того под ногами певуче хрустел песок. Голубые кафтаны стояли подбоченясь, глядели на городничего и тоже молчали. Но не страх перед воеводою, не запоздалое раскаяние, а смелый вызов и сама дерзость были на насмешливом лице Матвейки. И городничий подумал, что Ваське придется невпродых и еще неведомо то, защитит ли его воевода от страшного царского гнева.
— Милостивый отец-воевода кланяться вам велел и сказать, что ждет он гостей к себе в приказную избу.
— Без промедления будем, — важно проговорил Матвейко и дунул себе на чуб.
Он повел коня в поводу, а за ним, обгоняя друг дружку и нещадно толкаясь, устремились горожане. Как пущенный с горы ком обрастает снегом, так умножалась вскоре и толпа, и когда она оказалась на пыльном торгу, к ней присоединились неизвестно откуда взявшиеся ватажки и одиночки. И опять многоголосый и непрерывный гул повис в воздухе.
Матвейко, голубея длиннополым кафтаном, независимо, по-царски прошел с конем в Спасские ворота, отдал повод услужливому городничему и легкой, приплясывающей походкой устремился к Герасиму, степенно восседавшему на крыльце. Но едва гость шагнул на резное крыльцо, воевода, выставив вперед пятерню, остановил его:
— По чину так и внизу постоишь. Сказывай, с чем прибыл?
Матвейко удивился и сразу обмяк взглядом — сразили его напрочь столь «любезные» слова Герасима. Хоть сыщик и приехал в острог по повелению Москвы, а все ж воеводою тут по-прежнему Герасим Никитин, один он вершит надо всеми расправу, и забывать про то сыну боярскому не следует.
Вот так и поставил воевода его на подобающее место, чтоб Матвейко начинал сыск не с подлых воровских людишек, известных крикунов, не раз пытанных, батогами и кнутами нещадно битых. Ишь, как они вопят, а кто о ясачных радеет больше подьячего Васьки Еремеева? Кто соболиную казну содержит беспрестанно во многие годы?
— Томского города воеводы Иван Лаврентьевич Салтыков да князь Федор Никитич Мещерский низко кланяться тебе велели, — с трудом смиряя себя, учтиво проговорил Матвейко.