Герасим забрал в кулак бороду, победно ухмыльнулся. Поостыл ретивый сыщик, а уж и был горяч, крепко горяч.
— Вон куда кормиться приехал князь Федор Никитич. И то молвить — обнищал. Однако куда как спешив… Не сцепились бы воеводы, — заметил Герасим, надменно оглядывая растерянную толпу.
Матвейко уразумел подлинную причину Герасимова торжества: воевода от него, Матвейки, только что узнал о смене стольника Никиты Андреевича Вельяминова на Томском воеводстве, и это немало порадовало его. С Никитой Андреевичем дело у Герасима доходило до ругани и взаимных матерных поношений. Не хотел Герасим жить под началом разрядного города Томска, сам себе хотел быть наибольшим головою.
— А послан я, Матвейко, со товарищи на Красный Яр о всяких былых винах подьячего Васьки Еремеева сыскивать.
— В приказную заходи, коли сыск заводишь. Скажу тебе воеводское слово, — милостиво пригласил Герасим. Матвейко уже занес ногу, чтобы шагать по ступеням, он был бы рад теперь и не спорить с воеводою, как в крутом замесе толпы послышался нетерпеливый и занозистый голос:
— Послушай-ко челобитчиков, сыщик, про все Васильевы наговоры да притеснения.
— Кто есть ты, инородец? — удивился Матвейко, выхватив взглядом из толпы смуглое лицо киргиза.
Ивашко бесстрашно приблизился к крыльцу и бросил скорее Герасиму, чем сыщику:
— Всякая хитрость у нас чинится…
Воевода заерзал на стуле, вскочил, кинулся к балясинам:
— Сам ты бражничал и в зернь играл, и девку купил обманом!
— Не стращай меня, отец-воевода. Я писал челобитную, я и в ответе во всем.
— Ты зачем же в город приехал, зачем приказа моего ослушался? — со злобы топал сапогами Герасим. От этой перебранки народ стих, все ждали ее скорой развязки. Кое-кто откровенно побаивался за Ивашку. Но сам-то он твердо знал, что в присутствии Матвея воевода в тюрьму не посадит и тем более не прикажет сечь батогами.
Сын боярский Матвейко растерянно стоял на крыльце, ловя ртом галок и туго соображая, кого ему слушать и кто прав в этой внезапной стычке. Ивашкина дерзость пришлась ему явно не по сердцу: пусть сердит инородец на Ваську — воеводу-то за что лаять? На воеводской стороне великая сила. Чтоб одолеть ту силу, Матвейке нужна поддержка не одного инородца, а всех служилых людей острога.
«Тот же сын боярский, — подумал Матвейко о Степанке, — хулил подьячего и Герасима Никитина заглазно, а теперь онемел».
И вдруг над вязкой духотою площади, над стенами и башнями острога взметнулся отчаянный голос:
— Киргизы Канский острожек воюют!
И люд растерянно присел, и повернулся на крик, и все увидели чумазого казака, одни зубы светлели на его лице да белки выпученных глаз. Сдерживая ошалевшего от скачки коня, гонец вопил:
— Киргизы канских людей побивают!
На колокольне собора басом рявкнул и в суматошном звоне залился большой колокол. Минуту спустя ему ответил густой гуд Покровской церкви. Звуки набата, растекаясь по котловине, заполнили всю округу. Над холмом Кум-Тигей и над Афонтовой горой почти в одно время рванулись в небо белые сигнальные дымы.
Четвертую неделю по едва приметному киргизскому следу неотступно шла пешая сотня атамана Родиона Кольцова, усиленная подгородными аринами и качинцами. Вначале красноярцы поторопились было под Канск, надеясь прихватить там изменника Иренека.
Но начальный князь киргизов был не дурак, он не стал ждать погони. Канские казаки, вернувшиеся в острожек после его ухода, ничего не слышали о дальнейшем пути князька. Да и услышать-то об этом им было не от кого, так как братские роды поснимались со своих кочевий и ринулись в непролазную тайгу. Что до тубинского племени, жившего последние месяцы под Канском, то оно с приходом киргизов все как есть куда-то вдруг исчезло: ни одной юрты на огромном пространстве степи.
И все-таки, как ни петляли по кустарникам и болотам хитрые киргизы, стремясь всячески запутать погоню, на подтаежной с обомшелыми берегами реке Колбе Родион взял верный след Абалакова отряда. Хозяин крытой корьем юрты старый камасинец охотно повел казаков вверх по реке и показал кочковатый лог, по которому несколько дней назад прокатилась грозная волна киргизских воинов с прихваченной под Канском добычей. Камасинский улус тоже был разграблен и сожжен, людей Абалак угнал за Енисей, сам старик чудом скрылся в болотистой согре, а вот теперь осмелился выйти на прежнее место к реке и поселился в единственной уцелевшей юрте.