И только не было гонца от Родиона. Герасим терялся в догадках, что случилось с отрядом, а сегодня совсем пал духом, велел никого в приказную избу не пускать, даже самого Ваську.
На этот раз судьба сжалилась над воеводою: на легком плотике с верховий Енисея сплавился пеший казак Артюшко Шелунин. Измученный, с ввалившимися щеками, встал перед воеводою, а ноги казака уже не держат. И Герасим велел Артюшке сесть и все говорить по порядку.
— Дело было бы, ан измена лиха. Не по тем дорогам водит нас киргизятин Ивашко, а ему потакает во всем сам атаман Кольцов, вот чо, — в глазах у Артюшки закипели слезы.
Воевода прекратил расспросы. Велел Артюшку накормить досыта, а сам послал за Матвейкой. Матвейко явился скоро и выслушал путаную и сбивчивую речь казака.
— Не прямит государю атаман Родионко, а особо же киргизятин Ивашко. Оголодали и оборвались мы, а где злодей Еренячко, того не ведаем.
— Вон кто есть подлинный изменник — киргизятин! — сказал воевода Матвейке. — По нему и нужно вести поголовный сыск.
Герасим торжествовал. Уж не одна победа над Иренеком была необходима воеводе, ему не менее того нужны были теперь Ивашко и Родион, известные всем смутьяны, чтобы взыскать с них за неудачный поход, а заодно и прикрыть государево дело, объявленное на подьячего Ваську Еремеева.
И еще был рад Герасим, что Матвейко безоглядно принял его, воеводину, сторону. А раз так, то положение воеводино вроде бы улучшалось. Правда, еще неизвестно было, что предпримут киргизы, да бог не выдаст — свинья не съест, а выдаст — божьей воли не переможешь.
В густой тени деревьев не было прохлады — в лесу стояла парная, изнуряющая духота. Серой тучей застило свет комарье. С противным гудом и писком комары лезли в рот и в нос, жгли взопревшие, распухшие лица, и не было от них никакого спасения.
Блудя в буреломе, сотня Родиона Кольцова искала выхода в степь. Обливаясь потом и злобно переговариваясь, казаки рубили просеки и по тем просекам проводили навьюченных лошадей, а затем проходили сами. Войско роптало:
— В степи атаману теснота, а тут, знать, на боку катись.
— Еренячко уйдет за тридевять земель, пока мы топорами машем.
Не поднимая взмыленной головы, Якунко ворчал:
— Киргиз в лесу не живет.
Родион, взмокший, с распахнутой, усыпанной комарами грудью, подминая ногами тугой, в рост человека, борщевик, рванулся к Якунке:
— Говенная ты рожа! Да разве пеши по степи за киргизами угонишься? Хитростью брать надобно!
— Уж и хитрим шестую неделю, — огрызнулся Якунко.
Атаману горько. Может, и правы казаки, да кто скажет наперед, какою из дорог воевать Еренячку. Одно было ясно: в открытом бою не побить киргизов. Вот почему, советуясь с подгородными ясачными татарами, Родион искал тайные, совсем неведомые киргизам пути, чтобы неожиданно появиться у их мятежных улусов и нанести сокрушительный удар.
Эти обходные пути прежде всего сбивали с толку самих казаков, которые никак не могли уразуметь, зачем им ходить по лесам и болотам, когда немирные инородцы — в степи, где их нужно искать и громить. Шли казаки за атаманом неохотно, против своей воли, все чаще учиняя гвалт и заводя разговоры о возвращении на Красный Яр.
И все чаще срывали зло не на самом Родионе, а на киргизе Ивашке. В нерешительных и порою непонятных действиях атамана они видели изменническую руку Ивашки.
И если Родион еще огрызался на злобные выпады, то Ивашко оставлял их безо всякого ответа, словно ничего и не слышал. И это бесило казаков, они в открытую обсуждали, как им поступить с Ивашкой.
— Околдовал он атамана. Ослеп атаман, не видит, где правда, а где обман.
— Побить Ивашку до смерти, чтоб Родион не держал с ним совета!
С великим трудом одолели темные леса Солгонского кряжа и еле живые вышли в степь, на Ужур-реку. Взгляду открылись безлесные холмы, в беспорядке навороченные до самого окоема, и в стороне заката Змеиная сопка, отмечавшая дорогу к Божьему озеру.
— Вот мы и прибыли, только куда? — размахивая руками, сказал Степанко. На его холщовой рубахе по спине радужными разводами пошла соль. Однако так было не у одного Степанки — все в пути изрядно засолонели.
С выходом в степь атаман заметно повеселел. В его затекших от комариных укусов глазах появилось прежнее ухарство, он стал держаться с казаками с присущей ему простотой и уверенностью. Увидев на мшистом камне раскисшего казака, атаман подбадривал его прибауткой: