— Отдал бы Мунгат коней, — горестно, без всякой надежды вздохнул Якунко. — Пешком домой нам никак не добраться.
— Ничего не отдаст. Идите и не замешкивайтесь тут. Иренек зол на вас, он передумает и заберет вас в плен, — с тревогой сказал старик, осторожно оглядываясь на затухающие костры уходящего в дремоту улуса.
— Мы бы сами коней раздобыли, да, вишь, шибко поувечены и уздечек у нас нет.
— Принесу, однако.
— Перво дело, пищаль бы нам али лук.
Торгай настрого предупредил: не подавайте голоса, ежели кто звать будет, а ждите здесь его, старика. И не пытайтесь украсть коней в табунах у Мунгата — кругом поставлены тайные караулы, непременно поймают, и тогда казакам уже не выбраться отсюда живыми.
Погасив костры, улус не мог угомониться до самой полуночи. Взбрехивали собаки, и кто-то время от времени сердито покрикивал на них. Грызлись на взгорье кони, переговаривались пастухи. И еще какие-то неясные звуки возникали и плыли над остывающей степью, то усиливаясь, то затухая.
В черном, как уголь, небе заперемигивались крупные звезды. Месяц высунул из-за гор свой острый серебряный рог. Посмотрел Якунко на звездную толчею и сразу разобрался, куда идти, чтобы попасть на Красный Яр. Нужно было сначала неуклонно держаться пойменной степной долины и, минуя неглубокое, но обширное, с песчаными берегами, озеро, выйти к Енисею. На этом неблизком пути им должны встретиться дружественные русским качинские и яринские улусы, где можно в долг раздобыть коней или какую-нибудь лодку.
С реки порывами дул холодный ветер. Казаки стыли, жались друг к другу, они не спали всю ночь, казавшуюся бесконечной, ожидали старика. Но Торгай не пришел ни ночью, ни ранним утром. Тогда казаки на мглистом рассвете тронулись в дорогу вдоль извивов Белого Июса, затем по речной старице круто отвернули к холмам, замыкавшим долину справа.
У подножия горы, поросшего непролазной караганой и ерником, Якунко нашел созревающую клубнику, ее было тут среди ползучего клевера и горошка не так уж много, но казаки обрадовались удаче и чуть утолили голод. Теперь можно было смело идти дальше. А немного погодя в молодом лиственничном леске набрели на высокие, в рост человека, пучки. Конечно, пучка — не хлеб, какая уж сытость от травы, а все же не пуст живот.
— Мясца бы, на костре поджаренного, чтоб с корочкой и дымком пахло, — тоскливо мечтал вслух Тимошко.
— Затягивай-ко кушак потужее. Нам бедовать с тобою не один день. Зверька бы добыть али птицу какую.
В одном месте под кустом жесткого, что проволока, чия они увидели свежую красноватую кучку земли. Это была сусличья нора. Тимошко молча припал к ней и принялся раскапывать ее руками. Каменистый целик поддавался туго, казак вскоре посрывал ногти. Тогда, увидев неудачу друга, за дело принялся Якунко, но он тут же отступился, досадливо плюнул:
— Пешню бы сюда.
Тимошко ничего не ответил.
К исходу третьих суток у синего, как небо, озера, что открыто лежит в степи под песчаным козырьком холма, встретили качинский улус всего в пять небольших юрт. Улус был крайне бедным, почти нищим.
Его хозяин, короткошеий, похожий на тощего паука старикашка, угощал казаков свежей тарбаганиной и молочной кашей из сараны и сушеного творога. Бывалый во всяких переплетах Якунко опасался переесть с голодухи, чтоб после не маяться брюхом, а Тимошко не сдерживал себя: сразу навалился на еду и мел все подчистую. Якунко смотрел-смотрел да сердито вырвал из Тимошкиных жадных рук тарбаганью лопатку:
— Будет тебе.
Тимошко уступил ему нехотя, даже осерчал.
Лошадей хозяин, конечно, не дал, — где их взять? — пожалел и лука со стрелами. Лишь насыпал в торбу немного дикой гречихи, ничего другого у него не было, а не помочь казакам он не мог. Вывел их на пригорок, показал, куда идти, чтобы попасть к Енисею.
С Тимошкой скоро и стряслась та самая беда, что на первый взгляд вроде бы и не беда, а на самом деле едва ли не страшнее киргизов. В брюхе у него вдруг случилась захватывающая дух нестерпимая резь, и пошел он подыхающим псом по земле кататься — круг в ковылях выбил. А брюхо немного приотпустило — иная напасть к мужику подоспела: Тимошку потянуло до ветру, умостился в траве раз, другой, да так бедун и потащился за Якункой, поминутно останавливаясь, не успевая завязывать у портов веревочный гасник.
Якунко сердился, ругал Тимошку на чем свет стоит, пришибить грозился, но эти угрозы им не могли помочь. А тут и у самого Якунки собаки забрехали в подреберье.
— Худо мне, — сказал он, устраиваясь рядом с товарищем.