— Ты меня слышал? — Елена с любопытством смотрит на меня. — Я беременна, Левин.
Я резко выдохнул.
— Я слышал тебя. Это не меняет того, что я сказал, что тебе нужно? Какая бы поддержка тебе ни была нужна от меня…
— Ты не злишься? — Она прикусывает нижнюю губу, и теперь моя очередь смотреть на нее.
— Елена, с чего бы мне злиться? Это моя вина. Я…
— Это не твоя вина. — Ее голос резкий, решительный. — Я хотела тебя. Я хотела, чтобы ты кончал в меня, снова и снова. Ты помнишь ту ночь…
Кто-то прочистил горло в глубине комнаты, и Елена прервалась, ее щеки покраснели.
— Я хотела тебя, — снова шепчет она. — Я убедила тебя. Это не твоя вина…
Со своего места я слышу, как Изабелла хмыкает.
— Как бы то ни было, — мягко говорю я ей, — я был ответственен за тебя. За твое благополучие. Даже если я не отказал тебе, и мы можем поспорить позже, стоило ли это делать, мне следовало быть более осторожным. Это была моя ответственность перед тобой, Елена, и я тебя подвел.
Чувство вины, которое я испытываю, когда говорю ей об этом, огромно. Я уже много раз думал об этом, что я был безответственным, что я мог защитить нас обоих от этих потенциальных последствий и не сделал этого, но, произнеся это вслух, я заново обрушиваю это на себя. Меня в полной мере поражает, насколько безответственным я был. Как я мог лишить ее будущего, за которое я так боролся, из собственного эгоизма и похоти.
Это бессовестно.
— Но ты ведь не рад этому, правда? — Ее зубы беспокоят нижнюю губу. — Я помню, что сказал тебе Васкес. О твоем ребенке…
Я не слышу, есть ли реакция на это или нет от нашего личного зрительного зала, состоящей из Найла и Изабеллы. Кровь снова стучит в ушах, как от неприятного воспоминания о разговоре с Васкесом, так и от мысли о Лидии и нашем ребенке. Грудь болит, боль острая и свежая, как будто это случилось только что, и я чувствую новый прилив вины за тот единственный момент, когда Елена сказала, что беременна, и я почувствовал себя счастливым. До того, как это начало осознаваться, не было ни вины, ни беспокойства, ни шока, только чистое счастье.
Не то чтобы я всегда был против идеи жены, детей или семьи. Но задолго до Лидии я знал, что живу жизнью, которая этому не способствует. Позволение себе верить в обратное привело к трагедии. А теперь… Теперь я знаю, что не заслуживаю этого.
— Главное… это то, чего хочешь ты, — говорю я ей как можно деликатнее, и вижу, как ее лицо немного опускается. Я знаю, что она надеялась на другой ответ, но я не собираюсь ей лгать. В нашем будущем не будет ни забора с пикетами, ни идеальной семьи. — Что бы ты ни выбрала, Елена, так мы и поступим. Это зависит от тебя.
— Я не знаю, было ли у Елены достаточно времени, чтобы подумать об этом, — вмешивается Изабелла, и я чувствую, как Елена вздрагивает.
— Я знаю, что хочу сделать. — Ее голос тих, но тверд, а ее рука крепко сжимает мою. — Я хочу оставить ребенка.
Я не могу разобраться в эмоциях, которые нахлынули на меня при этих словах. Я не знаю, с чего начать, какую роль я могу сыграть во всем этом, чтобы она была счастлива, и чтобы это было лучше для нашего ребенка. Сейчас мне кажется, что лучше всего для них обоих было бы, если бы я исчез и меня больше никогда не видели. Но я знаю, что Елена этого не захочет, да и я, если быть честным, тоже. Мысль о том, что с ней будет другой мужчина, была достаточно тяжелой, но я заставлял себя жить с этим, зная, что она заслуживает лучшего. Мысль о том, что другой мужчина будет воспитывать моего ребенка, нашего ребенка, кажется мне невыносимой. Поэтому я остановился на единственной вещи, которую знаю, что могу сделать, быть рядом с ней. Для этого мне не нужно понимать, что я чувствую, и даже не нужно решать, что я буду делать.
— Хорошо, тогда, — говорю я ей спокойно. — Значит, так мы и поступим. А я сделаю все, что ты от меня потребуешь.
Найл прочищает горло и подходит ближе к нам двоим.
— Ты знаешь, что тебе нужно делать, — говорит он мне с укором, и это, как мне кажется, самый близкий к ультиматуму совет, который Найл когда-либо мне давал, или даже прямой совет.
Я знаю, о чем он говорит. И несмотря на то, что я знаю, что он прав, и это благородный поступок, единственный, который нужно сделать, если я собираюсь сдержать свое слово и защитить ее, быть рядом с ней… я чувствую мгновенное и немедленное отвращение к этой идее.
Я поклялся, что больше никогда не женюсь. Мысль об этом кажется мне худшим предательством по отношению к Лидии, чем все, что я делал до сих пор, хуже, чем желание получить Елену для себя, а не только ради удовольствия, которое она мне доставляла, хуже, чем тот факт, что я не хотел ее бросать, хуже, чем чувства, которые я испытываю к ней и которым я отказываюсь дать название и воплотить их в жизнь.