Потом он видел только кровь. Время, казалось, остановилось. Кровь была везде — в воздухе, на лезвии кинжала, на его руках. Темное расплывшееся пятно крови на дорогой шали…
Что-то дрогнуло внутри Capo. Он шарахнулся в сторону, схватившись за голову, рука Танто соскользнула. Но даже теперь, когда контакт между ними был разорван, жуткие образы продолжали проноситься в мозгу один за одним. Capo сосредоточился, пытаясь понять их суть. Записка и бешенство, которое она, должно быть, вызвала — тут все ясно: его собственная записка брату, что он отнес половину выигрыша Гайе, как они и договаривались, — так ему казалось по крайней мере. Хотя он должен был знать, что у Танто нет никаких понятий о чести, особенно если речь шла о расплате за кровь старого кочевника. Перья, алтарь, запах сафлора — все эти образы никак не связывались в единое осмысленное целое. Мысли продолжали возвращаться к кинжалу. Он прокручивал в голове эту картину снова и снова, вспомнил особую отделку из серебра и красивый рисунок. Клинок наверняка эйранский, тот самый, что дала ему она, Катла, Катла Арансон…
Воспоминание о ней — о ее незаурядных способностях, веселом характере, дикой красоте — придало мыслям ясность. Да, это был тот самый клинок, который он клал себе под подушку и который так странно исчез потом. Но Танто клялся, что его изранили именно этим клинком, когда он пытался защитить дочь лорда Ишиана от эйранских рейдеров. Значит, именно он украл его из комнаты Capo. Тогда легко можно объяснить перья — подушка, распоротая в спешке. Потом дорога. Те туфли могли принадлежать только Танто, никто другой не одевался столь вульгарно. Шатер. Две женщины внутри. Очевидно, это шатер Селен Ишиан, но никаких признаков истрийских рейдеров, никакой угрозы, пока не…
Он распахнул глаза, ослепленный неожиданной, яркой вспышкой понимания.
— О Богиня! Танто, что ты наделал?
Брате любопытством уставился на него.
— О Богиня! Capo, о чем ты говоришь?
— Это был ты! Когда ты коснулся меня, я видел…
Он резко оборвал фразу, но было уже поздно. Он заметил, как изменилось выражение лица Танто — нет, в нем не было и тени вины или угрызений совести или даже страха быть раскрытым. Это было выражение зависти и алчности.
— Я так и знал! — В голосе Танто звучал триумф. — Ты читаешь мои мысли! Когда я дотрагиваюсь до тебя, ты видишь меня насквозь! Ты всегда был таким чувствительным, таким добреньким, трусливый, мягкий молокосос, внимательный к рабам, ласковый с животными, даже самые дикие из них шли к тебе. И ведь они никогда не кусали тебя, правда? О нет! Они кусали меня, потому что ты знал их мысли и заставлял их кусать меня! — Танто снова ухватился за запястье Capo. Он с восторгом наблюдал, как брат вырывается с искаженным от внутренней боли лицом. Ненависть полыхала в темных глазах Танто. — Никогда я не мог поверить, что ты на самом деле мой брат. Ты — ничтожное создание, мягкотелый идиот — и мой брат! Что за нелепая мысль! Наверное, мать переспала с каким-то смазливым бродячим торговцем и зачала тебя, пока отец был на войне. И тебя оставили, несмотря на всю твою недоделанность. Посмотрим теперь, верна ли моя теория. Может, и правда твоя лицемерная, чистоплюйская душонка умеет читать мысли? А?
Лицо Танто исказилось в гримасе, означавшей веселье. Затем он закрыл глаза, словно пытаясь настроиться на самые лучшие воспоминания.
Поток образов снова полился в мозг Capo, хотя он и старался изо всех сил остановить его, вырваться из медвежьей хватки брата — пожалуй, слишком сильной для увечного.
Красивая девушка-рабыня, ее тонкая сабатка разорвана и болтается вокруг ног. Она била его своими маленькими кулачками, маша руками, будто крыльями, но он грубо схватил ее за запястья, чуть не переломав кости, и дважды ударил ее о стол — стол в их гостиной. Рабыня, бедная маленькая Сани, — она умерла в прошлом году от чахотки, вспомнил Capo, чувствуя беспомощность и страдая от этого. Он раздвинул ей ноги и запустил внутрь нее руку, она закричала от боли… В апельсиновой роще мальчик-раб стоит на коленях, выкрикивая что-то невнятное на своем гортанном языке. Возбужденный ужасом мальчика, он схватил его за волосы и откинул голову назад, а другой рукой взял свой член… Карие глаза с длинными ресницами смотрят на него с презрением и отчаянием, нежные белые груди с рисунком бледно-голубых вен под его руками. Женское лицо, мокрое от слез; она умоляет его, умоляет так трогательно, что ему захотелось ударить ее снова. Круглый белый живот с шестимесячным ребенком внутри… его собственным… его первый внебрачный сын!.. Отупевшее, в синяках, лицо проститутки, к которой он приходил, хорошо расплачиваясь с хозяином публичного дома за свои необычные пристрастия… Рабыня, испускающая дух в море крови у его ног. Селен Ишиан пристально смотрит на него, ее розовый и пухлый рот открыт от удивления. Его жена, его жена! Или скоро станет ею, потому что разве будет лорд Тайхо или его отец препятствовать браку, если товар уже испорчен? И не важно, уплачена цена по договору или нет. Такая вот маленькая перестановка, дерзкий, опережающий шаг. Он видел бледные округлости ее грудей, соски, маленькие и темные, просвечивающие сквозь тонкую ткань. Сорвать ткань, и его взгляду открылось все ее тело, мягкое и податливое: груди как раз такие, какие нравились ему, зрелые, чуть тяжелые, плоский живот, готовый принять его семя, а это место внизу, не тронутое ни одним мужчиной, его по праву, сейчас, сейчас! Первое обжигающее проникновение в нее было великолепным сочетанием боли и неописуемого удовольствия. Он чувствовал сопротивление девственной плевы. Ощутил, как она разорвалась под сильным напором и впустила его — желанного, конечно, желанного. Он пахал и пахал это девственное поле, а ее сильные руки обхватили его, ногти впились в кожу, выражая всю силу ее желания. Потом ни с чем не сравнимое облегчение…