Чем дальше мы спускаемся, тем сложнее становится работа, которую мне приходится выполнять. Тропа суживается насколько, что в некоторых местах сани едва протискиваются по ней между деревьями, задевая по дороге множество ветвей, которые под тяжестью снега опустились почти до горизонтального положения, преграждая нам путь. Более того, тропа становится все более и более извилистой. Некоторые повороты настолько крутые, что я не могу избежать столкновения с деревьями. Несколько раз мы наталкиваемся на стволы, хоть я и прилагаю буквально нечеловеческие усилия для того, чтобы этого не произошло.
— Потихоньку, собачки! Потихоньку!
Но они не умеют бежать потихоньку.
И тут случается нечто по-настоящему ужасное: столкновение саней с обледеневшим выступом грунта приводит к такой встряске, что снежный якорь выскакивает из своего кожуха и вонзается в дерево. Я, не успев понять, что произошло, и потеряв равновесие, лечу по инерции вперед над санями и падаю на Дарка и Вольфа. Упряжь заставляет собак так резко остановиться, что шлейки буквально врезаются им в грудь, тогда как я в своем молниеносном падении больно ударяюсь животом о дугу саней, выполняющую роль руля.
Я с трудом поднимаюсь на ноги, со страхом думая, что, возможно, сломал ребро или даже два. Однако несколько толстых слоев одежды существенно смягчили удар, и я отделываюсь лишь тем, что меня начинает сильно тошнить, в результате чего я изрыгаю из себя ту не очень-то обильную пищу, которую съел на завтрак.
Зловонная жижа не остается без внимания окружающих меня четвероногих. Дарк и Вольф, которые хоть и не меньше меня ошарашены происшедшим инцидентом, быстренько съедают все до последней крупицы, вызывая негодование у других собак, которым ничего не достается.
Чтобы высвободить якорь, два заостренных зуба которого, словно ледоруб альпиниста, вонзились в дерево, мне необходимо добиться ослабления натяжения упряжи, но собаки, жаждущие снова тронуться в путь, упорно натягивают ее до упора. Те несколько сантиметров, которые я, громко покрикивая на собак, чтобы они успокоились, умудряюсь «отвоевать» одной рукой, они тут же «забирают» обратно, едва я на чуть-чуть ослаблю натяжение. Когда я слегка ослабляю веревку с целью высвобождения якоря, они воспринимают это как сигнал к началу движения и пытаются рвануться вперед. Мне в десятый раз приходится все начинать сначала, я нервничаю, ору на собак, пытаюсь заставить их успокоиться, но ничего не помогает… Должен признать очевидное: чтобы высвободить якорь в подобной ситуации, мне необходимо действовать по-другому. Наверное, многие из читателей этого не поймут… Неужели, подумают они, ездовые собаки до такой степени непослушные, что невозможно заставить их сдать назад и ослабить натяжение? Вообще-то, ездовых собак, способных на такое, очень мало (или же вообще нет!), а особенно среди ездовых аляскинских хаски, дрессировка которых с самого раннего возраста заключается в том, чтобы приучать их никогда не ослаблять натяжение своей постромки и потяга. Начиная с того момента, когда к шлейке присоединяется с помощью карабина постромка, подсоединенная другим концом к потягу, требование к ездовой собаке, чтобы она, как говорят альпинисты, слегка «ослабила» веревку, покажется аляскинскому хаски абсолютно противоестественным и таким же невообразимым, как, например, требование к утке лететь спиной вниз!
Почему же я тогда нервничаю?
Это абсолютно нелепо и абсолютно бессмысленно.
Я задумываюсь. Может, снять с собак упряжь? Нет, это займет слишком много времени.
Лучше всего в данной ситуации — это срубить дерево. Я устанавливаю фиксатор, чтобы удержать упряжку и сани в тот момент, когда якорь будет высвобожден, и рублю дерево топором. Наконец все становится на свои места. Однако дальнейший путь вызывает у меня опасения. Чтобы спускаться по такой тропе, мне нужна не упряжка из десяти сильно разволновавшихся собак, а маленькие сани с тремя собаками.
Мы стартуем со скоростью ракеты — а то и быстрее. Я еле удерживаю равновесие, едва не опрокидываясь на каждом вираже и не цепляясь за деревья, опасного столкновения с которыми нам удается избегать с большим трудом. Кроме того, путь зачастую оказывается перегороженным ветками, пусть даже Николай, Ален и Фабьен обрубили большую их часть. Я едва не нанизываюсь на один из обрубков подобных веток со скошенным кончиком, когда делаю резкий поворот на девяносто градусов. Я обливаюсь потом. Такая езда уже начинает действовать мне на нервы. Она может в конце концов печально закончиться. Я не могу быть уверенным на сто процентов в том, что со мной не случится ничего плохого. Риск слишком велик. Но что же делать?