Мара плела нить, свивая искорки в сияющий луч. То, что изначально от самого рождения было пустым и чистым, наполнялось искристой силой жизни, солнечным светом и исцеляющим теплом. Нить мягко проникала в плоть, убирая черные сгустки, расщепляя их и обращая пустотой. Вот она, единственная правда. Смерти нет. Ведьма улыбнулась дрожащими уголками губ, ощущая, как становится легче. Под кожей снова звучала песнь, пронизывающая все живое и заставляющая сердца биться в едином ритме.
Иной правды не было, нет и никогда не будет.
Ночная тишь, наполненная звуком и прохладой, обняла и укрыла плащом. Шершавая кора дерева под ладонью была приятно теплой, и под ней стучало сердце. Ведьма сидела, прижавшись к нагретому солнцем стволу и обхватив его руками, и слушала, как листва тихо перешептывается с тихим ветерком, гуляющим в кронах. В этом тоже была та самая мелодия.
Во всем. В звуке дыхания сумрачного леса. Во влажной тяжелой росе на начинающей вянуть траве. В тихом серебряном перезвоне ручейков где-то далеко, в шелесте птичьих крыльев над головой, в ласковом тепле, ощущающемся сквозь грубую кору. И не существовало той силы, которая могла бы заставить эту песнь оборваться на самой чистой и высокой ноте, в самый яркий момент жизни. Мара знала это настолько четко, что все иное, весь страх и ужас просто размывался, уходил куда-то за пределы мира всего. Красота жизни пронизывала все, рожденное среди сотен звезд. И будет пронизывать все вечности, все секунды и века… Иначе быть просто не могло.
Мара легонько прижалась губами к шероховатой коре, благодаря древо за силы, которыми оно поделилось с ней. За песнь, которую она услышала в нем. Белые глаза духа, глядящие на нее из тьмы, остались далеко, растворились в пустоте, и сейчас в сердце не было ни звенящего страха, ни сомнений.
Колесо не замрет. Ничто не замирает – и ничто не гибнет.
========== Глава 8. Болотный огонек ==========
Дни летели, словно листья по ветру, рассыпались по земле цветными камешками и птичьими перьями. Раны зарастали, глаза наполнялись туманом, а сердце – тишью. Колесо мучительно медленно поворачивалось, и одинокие звездочки, срывающиеся с гаснущих спиц, затухали в темноте осенних небес. Тихо-тише, тихо-тише, звенели они, и мир послушно затихал. Шелестят крылья, шелестят листья, тихо-тише, тихо-тише, спи…
В стылую звенящую высь неба чья-то ладонь разлила серость, осеннюю прохладу и запах влажных листьев. Кроны деревьев, тронутые золотом, все чаще беспокойно шелестели на ветру, день ото дня полыхая все ярче. Осень уже танцевала на склонах холмов, меж деревьев Гарварнского леса, и все живое готовилось к долгому зимнему сну.
Маленькие листочки акации, больше похожие на желтые монетки, медленно срывались с ветвей и, дрожа на прохладном ветру, опускались на темную гладь пруда. По воде расходились круги от каждого касания, и спокойную толщу пронзала едва ощутимая дрожь. Лиреана, лежащая на мягком илистом дне, не спала – солнца уж не было, и над Гарварной раскинулась задумчивая хмарь, на которую было так славно глядеть сквозь прохладное зеркало тихих вод. Водоросли прорастали сквозь ее тело, сонно колыхались и тянулись вверх, туда, где на поверхности сверкали серые блики.
Ночь Сна. Весь мир тихонько шептал о том, что время пришло, время настало, и сон уже тихо ворочался в ее груди. А вместе с ним – страх. Лиреана всеми силами боролась с нарастающей тревогой, но поделать ничего не могла: по ночам синий взгляд Ярис цепко впивался в самую душу, и скрыться от ледяных ее глаз было невозможно. Духи затихали, ощущая каждой частичкой своих бесплотных тел опасность, готовую вот-вот обрушиться на мир, и по ночам теперь лес не полнился беспечными песнями и голосами. Лишь болотные огни как и всегда резвились в чащах, и в этом было что-то такое отрадное, что лиреана всякий раз благодарила Бессмертного, завидев яркий сполох меж темных стволов. Надежда. Словно свежее дуновение ветерка в затхлой пещере. Словно улыбка и звонкий смех молодого духа, впервые увидевшего синее небо этого мира.
Рябь, пробежавшая по воде, отозвалась во всем теле. В этом была великая тайна, великое счастье, незыблемая связь. Все живое было так прекрасно сплетено, свито в единую нить – они ощущали это всей сутью своей. И постоянно, чувствуя кожей, как мягкая травинка задевает гладь воды, лиреана улыбалась.
Глубокая тишина спокойной воды, заполняющая тело, медленно переливалась внутри. Лиреана медленно подняла руку, прозрачную и легкую, и лучи света прошили ее насквозь, высветив крохотные искорки и танцующие пылинки. Скоро в сон, скоро сон…
Мягкая, плавная тень, опустившаяся на зеркало пруда, вывела духа из оцепенения. Лиреана усмехнулась – когда Мара приходила, по воде шла приятная, нежная рябь. Она могла бы различить это ощущение среди тысячи подобных. Оттолкнувшись от водяной невесомости, дух устремился вверх, где виднелся знакомый родной силуэт.
Осенью очертания всего живого всегда менялись. Когда лиреана пришла в мир, она не замечала этих тонких изменений – слишком новыми были ощущения, слишком пела в груди жизнь и сила Бессмертного, чтоб обращать внимание на то, как затихает во всем хмельное солнечное лето. Но с течением времени дева вод научилась наблюдать. Ласковый туман скрадывал очертания и смягчал тени – но делал их глубже, задумчивей, размывал линии. В косу Мары он заплел свои мягкие ленты, и волосы ее теперь казались темной густой дымкой, свитой в тяжелую нить. Он словно наполнил ее тело, сделал ее иной. Тихой.
- Здравствуй, дева вод, - негромко молвила женщина, присаживаясь на берег. Белые кисти тонких рук коснулись воды, и влага заблестела в чаше ее ладоней.
- Здравствуй, Мара, - губы лиреаны сами растянулись в легкой улыбке: ведьма одним своим присутствием успокаивала и наполняла какой-то серебряной верой, сильной и надежной, - Пришла прощаться?
- Пришла проводить, - женщина усмехнулась уголком губ, - Я-то знаю твою тропу. Пойдешь по ней – а я следом, до самого Древа.
Дева вод покачала головой:
- И охота тебе… Сырость такая, зябко. Дома бы сидела, у огня.
Глаза ведьмы сверкнули сталью, а в голосе появились твердые, словно камень, нотки:
- Охота. Я должна провести вас. А ныне – так тем более должна. Так повелел древний, такова и моя воля, - взгляд ее чуть смягчился, - Да и нравится мне глядеть, как вы возвращаетесь Домой. И ощущать нравится.
Лиреана не ответила – лишь с благодарностью смотрела на Мару. То, что ведьма из года в год ходила с ними в Ночь Сна, было так важно, так невероятно дорого и правильно… Она не боялась засыпать, уходя под темный пустой свод Дома, в котором таяли звезды – потому что сквозь пелену на нее глядели сумрачные глаза с серебряными искрами. И в нынешнюю Ночь Сна это было особенно светло.
Под широкий темный рукав забрался ветер, колыхнул ткань. Лиреана в который раз скользнула взглядом по шрамам, виднеющимся на белой коже женщины. Внутри запульсировал тупой комок боли – прошло почти две луны с тех пор, как немерт напал на Мару, а дева вод все никак не могла привыкнуть к этим некрасивым полосам на бархате ведьминских рук. Все никак не могла поверить в то, что кто-то посмел навредить ведьме – да еще и дух. Существо, рожденное изначально Бессмертным!.. Пусть и отравленное – но дитя Бога… Будь ты проклята, Синеокая!..
Мара, конечно, не признавалась в том, что раны терзали ее, прятала их под длинными рукавами – да только лиреана умела ощущать. Следы немертовских когтей горели огнем, жгли ее руки, и дева вод всем сердцем хотела ей помочь – только Мара лишь усмехалась, мягко останавливая ладони духа, тянущиеся к ней. Лиреана и спорила, и доказывала, и умоляла, и ругалась с ней – а толку никакого: ведьма упорно отвергала ее помощь. Дева вод решила попытаться еще раз. Последний – вдруг упрямая женщина наконец согласится?
- Позволь мне коснуться тебя, Мара, - темные глаза с золотыми искорками цепко впились в выглядывающие из-под ткани полосы. Дева вод подняла взгляд к лицу ведьмы и почти что взмолилась, - Я прошу тебя, позволь. Мы умеем забирать эту боль, разгонять ее, излечивать… Прошу, дай мне избавить тебя от этого. Он отравил тебя, и если не рассеять его след, ты будешь мучиться так до конца своих дней.