Сумрачное сердце Гарварнского леса, поросшее мхами и папоротниками, замерцало. Оно билось медленно, мерно, и к этому звуку – услышишь ли, если звука такого в мире и нет? – примешивалась прощальная песнь огоньков. Сейчас они поднимутся еще выше, выпутаются из паутины черных ветвей и вдохнут осенний воздух в последний раз в нынешнем году, на этом обороте колеса – а потом упадут в сон. Ведьма никогда не задумывалась о том, почему они уходят именно так, а не как другие духи. Почему засыпают последними и возвращаются в мир самыми первыми. Теперь она знала – они запечатывали мир собой. Подпитывали всю землю, не давали ей вымерзнуть и погрузиться в темный, горький сон, полный страха и неправды. Они были тем прозрачным, хрупким и тонким звездным рубежом, который защищал мир от Бездны.
Из глубокой ночной синевы, усеянной льдистыми звездными искрами, хлынул свет. Хлынул ласковой, но стремительной волной, оставляющей после себя едва различимый отблеск – так, как прибой оставляет следы на влажном песке. Свет прошел сквозь тело, от макушки и до самых пят, отозвался болезненно-сладкой дрожью в позвоночнике – и с тихим звоном исчезли. Над землей повисла призрачная дымка, медленно рассеивающаяся, исчезающая, тающая…
Мара взглянула на Древо Бессмертного. Туман, который принесли с собой духи, словно стягивался к входу в Дом, занавешивая темноту собой. Сумрачный свет померк. На поляне больше не было никого, кроме ведьмы.
Путь домой сквозь осеннюю ночь был тихим. Тишина, густая и вязкая, заполнила весь лес – и даже больше: весь мир. Глаза звезд пронзали темноту, и среди них одни глаза мерцали синим льдом, зловеще и ликующе, будто обещая, запугивая, насмехаясь. Не вырваться, не спастись, не проснуться… не вырваться, не спастись, не проснуться… Жестокие слова с долгим шипящим «с». Мара усмехнулась. Боги, и кто поверит в эти глупости?
Поверить могли многие – и ведьма хорошо знала это. Только вот ее подобной ложью нельзя было убедить, и этого было довольно. Что там те слова, что там страх и морок… Шрамы снова заныли, и ведьма усмехнулась – пусть. Все так неважно.
Палые листья чуть похрустывали под ногами, тускло мерцая едва заметной серебристой коркой. Изморозь, тронувшая землю, напоминала первую седину в мягких волосах лесов. Больше не было ни знакомого шелеста, ни постукивания, ни чьих-то размытых теней – только тишина. Пруды у берегов взялись тоненькой полупрозрачной коркой – только тронь, и она сломается, словно хрупкое стекло во дворцах южных королей. Мара шла вдоль сонных речушек, темных зеркал прудов и высокого сухостоя, пахнущего так пряно, терпко и сладко – шла к дому, который нужно будет покинуть. Что-то заканчивается, что-то начинается, не так ли?
Бледный рассвет забрезжил над землей в тот самый миг, когда отворилась скрипучая дверь. В золотых глазах кошки утонул отблеск света – и снова сгинул, когда комната погрузилась в серый полумрак, который совсем скоро истает. Шелест шагов, шелест падающей одежды, шелест кошачьей поступи. Тепло одеяла, тепло пушистого зверя, вспрыгнувшего на постель и молча свернувшегося под боком, тепло руки, гладящей мягкую шерсть. Это последнее обыденное утро должно быть таким – чтоб запомнить его, чтоб заплести в память столь простую и нежную сладость жизни. Мара улыбнулась.
Благодарю тебя за все. И все, что там дальше будет – принимаю.
Колесо замерло – и первая спица еще не зажглась. Время остановилось.
***
Маленькая Эльна проснулась раньше брата и теперь зябко ежилась, не решаясь вылезти из-под теплого одеяла – дом остыл за ночь, и босым ногам будет холодно. Горвин сопел, отвернувшись к стене, и под его боком было тепло и уютно. Девочка еще немного повертелась, повздыхала, попыталась уснуть, но без толку – сон сбежал от нее и уже не желал вернуться. Эльна вновь вздохнула, собрала всю волю в кулак и откинула одеяло, спрыгивая на пол. Кожа тут же покрылась мурашками, и девочка, клацая зубами, принялась быстро натягивать на себя одежду, лежащую на лавке неподалеку. Брат тут же подгреб под себя все одеяло и завернулся в него целиком – только конопатый нос торчал. Эльна с сожалением засопела: теперь даже если спать захочется, залезть обратно не получится – Горвин одеяло не отдаст. А если пытаться отобрать, проснется еще и, чего доброго, по ушам надает.
Половицы почти не скрипели, когда маленькая девочка кралась в сени мимо спящих родителей. Отперев щеколду, Эльна выскользнула за дверь, спеша захлопнуть ее – напускать холод в дом не хотелось. Обернувшись к лесу, Эльна замерла. В такую рань не только ей не спалось.
Белую косу старой Фарны хорошо знали все дети Фаулира. Старушка стояла спиной к Эльне, возле частокола, опираясь на клюку, и смотрела куда-то сквозь темную стену деревьев Гарварнского леса. Что она видела там?
Девочка не утерпела и заторопилась к бабушке Фарне. Как и все ребятишки, она немного побаивалась подслеповатую старуху – но любила ее всем сердцем. Какие славные истории знала Фарна! Эльна мечтала о том, что однажды, когда ей будет уже очень много лет, она будет точно так же сидеть у крыльца своего дома по вечерам и баять сказки маленьким жителям Фаулира. И дети будут звать ее бабушкой Эльной. Она, правда, еще не представляла, какой станет спустя десятки лет, зато ясно видела мерцающие звездами глаза своих слушателей. Все будет так, обязательно.
Она робко остановилась рядом с Фарной и нерешительно подергала ее за рукав.
- Бабушка Фарна? Бабушка Фарна, ты что не спишь? Рано еще так…
Старуха вздрогнула, словно очнулась от дремы, и скрипуче молвила:
- Кому рано, а кому поздно, дитя. Мне вот уже поздно. Проснулась бы раньше… - она вздохнула и надолго замолчала. Эльна не торопила – кто знает, о чем думала Фарна? – А вот тебе рано еще. Сама-то что не спишь?
Девочка замешкалась – она и сама не знала. Впрочем, Фарна тоже ответа не требовала. Прозрачный взор старухи вновь блуждал по переплетениям ветвей и пушистым верхушкам деревьев.
- Скоро, дитя, все сказки станут правдой, - вдруг проскрежетала старуха. Эльна встрепенулась, обратившись в слух. Голос Фарны стал тише, вплелся в заунывный вой ветра, и что-то в нем такое было, что не слушать ее было невозможно, - Все страшные и дивные истории, все чудеса, все кошмары – все. Мы будем глядеть на то, о чем и помыслить раньше не могли.
Эльна молчала, почтительно глядя на старуху громадными глазами. Это предсказание? Фарна запугивает ее? Словно в подтверждение ее слов, седая женщина чуть повернулась к ней и склонила голову набок.
- Боишься?
Эльна немного подумала.
- Нет, бабушка Фарна. Это же чудеса, ты сама так говоришь!
- А коль страшно будет?
- А я Горвина попрошу, чтоб под одеяло со мной залез – мы так от чудь-зверя прятались, - доверительно сообщила старухе Эльна. Та издала хриплый смешок.
- Ишь, какие!.. Ну, славно, если так. Тогда и впрямь ничего не страшно.
Старуха с белыми, словно снег, волосами и смешная девочка в куче одежек стояли и глядели вместе вдаль, и каждая думала о своем. Эльна вспоминала, как брат пугал ее байками о страшном чудь-звере, что рыщет ночами под окнами – и как они забрались под одеяло с головой, и Горвин шутил без остановки, чтоб ей так страшно не было. А о чем думала Фарна – только осенние ветра и ведали. Быть может, о песнях болотных огней в далеких чащах – она видела их лишь однажды, неясные сполохи меж деревьев, и с тех самых пор забыть не могла тот волшебный, чарующий свет. А может, о синих глазах под белоснежными ресницами, колючих и холодных, с бездной зрачков – такой же черной, как само сердце ледяной звезды. А может, еще о чем? Сама Фарна не смогла бы ответить.
А очень далеко, за тысячи верст от Фаулира, под темными сводами стылого замка дробился гулким эхом скрежет да раздавались быстрые, нервные шаги. Да черная ткань шелестела по каменному полу, и сквозняк трепал бурю смоляных волос. Асхэ ждала. Осталось совсем чуть-чуть. Мир уже замер на пороге темноты.