Остальные, кроме Светиловича, были уж в том состоянии, когда каждый не слушает, что говорит другой, когда лица красные, когда один поет, другой рассказывает другу историю о любовнице, третий надрывается, чтобы обратить внимание всех на кой-то колоритный факт своей биографии, а четвертый сам себе повествует, какая добрая у него была мать, и какой он пьяница, и какой он подлый, недостойный такой матери сын.
Пели, целовались. Кто-то выл:
Моя женка в хате,
А я пью, гуляю,
Корчмарю вола, а душу
Черту пропиваю.
Другой тянул свое:
Расскажите мне, добры людоньки,
Где мой милый ночует.
Если в дальней дороге —
Помоги ему, Боже,
Как у вдовушки на постелишке
Покарай его, Боже.
Как у вдовушки на постелишке...
Кто-то приподнял голову со стола и пропел свой вариант последней строки:
Пом-моги ему... тож-же.
Все хохотали.
Между тем Дуботолк покрутил головою, как будто отгоняя одурь, встал и огласил:
— Я наконец нашел среди молодых настоящего шляхтича. Он пил сегодня больше меня, я одурел, а он свеж, как куст под дождем. Вы все тут не выдержали бы и половины этого. Девять из вас лежали бы без ног, а один мычал, Это мужчина! Это человек! Его, и только его, я с удовольствием взял бы в друзья юности.
Все начали кричать «славу!», Лишь один Ворона смотрел на меня мрачно и язвительно. Пили за мое здоровье, за шляхту — соль земли, за мою будущую жену.
Когда восторг немного поутих, Дуботолк посмотрел мне в глаза и доверчиво спросил:
— Женишься?
Я неопределенно качнул головою, хотя хорошо понимал, о чем он спрашивает. Он, видимо, был уверен в этом, а мне не хотелось его убеждать в обратном. Старику я нравился, он был в подпитии сейчас и мог очень обидеться, если бы я открыто сказал ему, что я никогда об этом не думал и думать не хочу.
— Она красива,— вместо ответа утвердил Дуботолк и вздохнул, отводя в сторону глаза.
— Кто? — спросил я.
— Моя подопечная.
Дело зашло слишком далеко, и больше жульничать нельзя было, получилось бы, что я скомпрометировал девушку.
— Я не думал об этом,— сказал я.— А если бы даже и думал, то это дело не мое. Спросили бы, прежде всего, у нее.
— Уклоняешься от прямого ответа, — внезапно колко процедил Ворона (я не ожидал, что он может слышать нашу тихую беседу).— Не хочешь прямо и искренне сказать серьезным людям, что гонишься за деньгами, за родовитой женою.
Я побледнел. Стараясь держаться спокойно, ответил:
— Я не собираюсь жениться. И вообще считаю, что разговор о девушке в холостой подпитой компании — не к лицу настоящему человеку. Утихните, пан Ворона, не привлекайте внимания пьяных к безвинной девушке, не портите ее репутации, и я, хоть это и ужасное оскорбление, прощу вас за него.
— Хо! — отозвался Ворона.— Он меня простит. Этот кот, этот хам.
— Замолчите! — крикнул я. —;Как вы оскорбляете ее одним из этих слов, подумайте?!
— Господа! Господа! — успокаивал нас Дуботолк. — Ворона, ты пьян.
— Думайте сами. Я спустил вам однажды ваш проступок, я не буду делать этого больше,— прошипел Ворона.
— Мерзавец! — рявкнул я, беснуясь.
— Это я?
— Да, вы! — крикнул я так страшно, что даже спящие подняли головы со стола.— Я заставлю вас замазать свою глотку.
Столовый нож просвистел в воздухе и плазом ударился мне в грудь. Я вскочил с места, схватил Ворону за грудь и встряхнул. В то же время Дуботолк схватил нас за плечи и растащил, молча толкнув Ворону в грудь.
— Стыдись, Алесь! — загремел он.— Ты, щенок... — Сейчас же мирись.
— Нет, погоди, Дуботолк. Дело серьезное. Поздно. Задета моя честь,— рычал Ворона.
— И моя честь, как хозяина. Кто теперь приедет ко мне в гости? Все скажут, что у меня можно нарваться на такое,— гудел Дуботолк.
— Плевать,— выкрикнул, оскалившись, Ворона.
Дуботолк молча дал ему оплеуху.
— Теперь ты будешь прежде всего драться на саблях со мною, потому что он только взял тебя за грудь,— просипел он таким голосом, что многие содрогнулись,— я сделаю так, что мой гость пойдет отсюда жив и здоров.
— Ошибаешься,— почти спокойно уточнил Ворона. — Кто первый оскорбил, того первый и черед. А потом уж дело будет и с тобою, хоть и убей меня.
— Алесь,— почти умолял Дуботолк.— Не сотвори позора моему дому.
— Он будет драться со мною,— твердо стоял на своем Ворона.