— Ну, хорошо,— неожиданно согласился хозяин.— Ничего, пан Белорецкий. Будьте мужественны. Этот свинтус сейчас так пьян, что не сможет держать пулгак [24]. Я, пожалуй, стану рядом с вами, это будет самое безопасное от пуль место на всем пространстве дуэли.
— Что вы, пане Рыгор...— я положил ладонь ему на плечо.— Не стоит. Я не боюсь. Будьте мужественны и вы.
Ворона вперил на меня свои черные мертвые глаза.
— Я еще не закончил. Стреляться будем не в саду, иначе этот фацет убежит. И не завтра, иначе он уедет отсюда. Стреляться будем тут, сейчас, в пустой комнате возле мшаника. И каждому по три пули. В темноте.
Дуботолк сделал протестующий жест, но в мою душу уже закралась холодная бешеная ярость. Мне было все равно, я ненавидел этого человека, забыл Яновскую, работу, себя.
— Я подчиняюсь вашему желанию,— язвительно согласился я.— А вы воспользуетесь темнотой, чтобы убежать от меня? Впрочем, как хотите.
— Белорус! Львенок! — услышал я прерывистый голос Дуботолка.
Я взглянул на него и поразился. На старика жалко было смотреть. Лицо его искривилось, в глазках была нечеловеческая тоска и стыд, такой стыд, хоть лопни. Он чуть-чуть не плакал, и на конце носа уже висела какая-то подозрительная капля. Он даже в глаза мне не глянул, повернулся и махнул рукою.
Мшаник примыкал к дому, огромное помещение с седым мхом в пазах стенок. Паутина, как раскрученные свертки полотна, свисала с соломенной крыши и раскачивалась от шагов. Два шляхтича несли свечи и проводили нас в комнату возле мшаника, совсем пустую, с серой грязной штукатуркой и без окон. Тут пахло мышами и мерзостью запустения.
Если сказать честно, я боялся, и очень боялся. Чувства мои были похожи на чувства быка на бойне либо человека, сидящего у дантиста. И плохо, и гадко, но убегать нельзя.
«Ну что будет, если он вот сейчас возьмет и стрельнет и попадет мне в живот? Ах, это ужасно! Убежать бы куда».
Мне отчего-то особенно чудовищной казалась рана в живот. А я еще только что поел.
Я едва не замычал от тоски и отвращения. Но своевременно спохватился и посмотрел на Ворону. Он стоял с секундантами возле противоположной стены, заложив левую руку в карман черного фрака, а в правой, опущенной вниз, держал дуэльный пулгак. Два других ему заложили в карманы. Его желтое, сухое и какое-то брезгливое лицо было спокойно. Не знаю, смог ли я сказать то же о своем лице.
Два моих секунданта (один из них был Дуботолк) дали и мне пулгак, два других пулгака положили в карманы — я ничего не замечал, я смотрел на лицо человека, которого я должен убить, так как иначе он убьет меня. Я смотрел на него с какой-то жадностью, как будто желая понять, за что он убьет меня, за что он меня ненавидит. И вдруг я увидел кадык, обычный кадык, который выглядывал поверх грудины у врага и ходил неровными движениями, будто Ворона постоянно что-то глотал. И потом теплая волна умиления прокатилась в моей груди и заменила ненависть. Нельзя, понимаете, нельзя было уничтожить существо, у которого вот так двигался человеческий, плохо выбритый, такой жалкий кадык.
«За что я его убью? — подумал я, как будто лишь я стоял тут с пулгаком в руке.— Нет, его нельзя убить. И даже не в том, не в том дело, а вот эта тонкая, такая слабая человеческая шея, которую так легко перервать».
Я не хотел умирать тоже, я решил увиливать, добиться того, чтобы Ворона выстрелил три раза, и этим закончить дуэль.
Секунданты вышли и оставили нас двоих в комнате. Последнее, что я еще видел, было лицо Светиловича, его глаза, преисполненные прикрытой тревоги и ужаса. Потом дверь затворили. Мы оказались в полной темноте. Быстро прозвучал голос одного из секундантов Вороны:
— Начинайте.
Я сделал левой ногою два «шага» в сторону и потом осторожно поставил ее на прежнее место. Удивительно, но всякое волнение исчезло, я действовал как автомат, но так разумно и быстро, как никогда не сумел бы сделать это под контролем мозга. Не слухом, а скорее кожей я чувствовал присутствие Вороны в комнате, возле другой стены.
Мы молчали, Сейчас дело зависело во многом от того, кто будет более выдержан. Палец мой так и стремился поскорее нажать спуск.
Вспышка одарила комнату. Не выдержал Ворона. Пуля взвизгнула где-то в левой стороне от меня, цокнула в стену. Я мог бы выстрелить в тот миг так метко, как при дневном свете. Но я не выстрелил, только потрогал рукой то место, куда она ударим. Не знаю, зачем это было нужно. А потом остался на прежнем месте.
Ворона, видимо, не мог даже и подумать, что я второй раз использовал тот же прием. Я слышзл его взволнованное сиплое дыхание.